Встречаясь, мы говорили не только о своих плаваниях. События текущей жизни оборачивались в наших разговорах то одной, то другой стороной. Бывало, мы спорили, горячились — но всегда понимали друг друга.
Радий Фиш прожил богатую событиями жизнь и был счастлив со своей любимой женой Валдой Волковской. Ему была свойственна активная жизненная позиция. Он задавал большую нагрузку своему больному сердцу. И сердце не выдержало. Осенью 2000 года — на 76-м году жизни — ушел милый мой Радик. Я сказал на его похоронах: «Не говорю тебе „прощай“. Говорю: „До свидания“».
«Спокойной ночи, милая, тебе. Пусть южный бриз твою качает лодку», — читает свои стихи Марк Кабаков. И улыбаются, и бьют в ладоши моряки в клубе авианесущего крейсера «Киев» на рейде Североморска, далекого от южных берегов.
Смотрю на Кабакова — маленького, лысоватого, седого, удивительно легкого на подъем, — и кажется мне, что читать стихи морякам для него еще большее удовольствие, чем сочинять их.
Между тем биография его отнюдь не из легких. 15-летним юнцом Марк поступил в московскую военно-морскую спецшколу. В конце войны, будучи курсантом инженерного училища им. Дзержинского, проходил практику на действующем Северном флоте. Война для инженер-лейтенанта Кабакова, командира Б4–5 на тральщике, продолжалась и после ее окончания: боевое траление на Балтике, сильно засоренной минами, закончилось лишь несколько лет спустя.
Корабельная служба долго его не отпускала, но и выйдя в отставку, инженер-капитан 1 ранга Кабаков не упускает случая съездить на флот, выйти в море. Не сидится ему дома. Достаточно взглянуть на названия и обозначения мест создания его стихов: «ЗФИ» (Земля Франца-Иосифа), «Танцует Тикси», «Море Лаптевых», «Гран-Канария», «Атлантический океан» — впечатляющая география.
Мы с Марком несколько раз ездили на флоты. Не однажды я видел: он просыпался рано, вскидывался и садился на постели, хватал с тумбочки блокнот и карандаш и принимался писать. Было похоже, что записывал приснившиеся строки. Потом вскакивал и делал зарядку, включая любимое упражнение — стояние на голове. Так было и в Североморске, и в Калининграде, и на пароме «Казахстан», на котором мы шли из Баку в Красноводск по родному моему Каспийскому морю. Качка, помню, была изрядная, но Марк устоял.
Хочу назвать еще одного спутника моих поездок на флоты — Никиту Сусловича. Он был моложе меня лет на 12–13, но нечто общее, глубинное нас объединяло. Говорю не только о взаимной душевной симпатии. Нас как бы связывала ленинградская блокада. Я хлебнул ее в полной мере, служа на флоте. Никите в раннем детстве отстучал блокадную погибель метроном. Он выжил. Спустя годы он напишет о «несбывшемся, взорванном детстве». В стихи Сусловича будут часто врываться — как рокот отдаленной грозы — строки о блокаде: «Я точно знаю, сколько весят крошки, / Я не забыл несломленных людей, / Встречавших ежедневные бомбежки / В редеющих цепях очередей». По окончании училища Суслович служил на Балтийском флоте, плавал на тральщиках. Как и я когда-то, он заочно окончил Литературный институт.
Мы познакомились в 70-е в Москве — капитан 2 ранга Суслович в то время служил в Политуправлении ВМФ и, кажется, уже был членом Союза писателей, автором нескольких книжек стихов. Красивый человек, открытый, общительный, я бы сказал — победоносный. У меня в дневнике записано о Никите: «Человек-бульдозер, способный поэт и великий оратор». Добавлю к этой характеристике: и превосходный организатор.
Никита и организовал памятную поездку московских и питерских маринистов в апреле 1985-го на Балтийский флот — ее назвали агитпоходом в честь 40-летия Победы.
И вот снова у меня перед глазами Пиллау, Балтийск — главная база Балтфлота. Продутый всеми ветрами город на остром клюве Земландского полуострова. Среди старых немецких приземистых домов тут и там проросли белые кубы новых. Все те же мрачные замшелые стены крепости. Те же старые дубы на Русской набережной. Тот же красно-белый маяк, уже полтора (или два?) века посылающий броски света в ночное море. Но в ковшах гавани стоят корабли незнакомых очертаний — флот за минувшие годы очень видоизменился.
А вот и поселок Севастопольский — давнишний мой Камстигал, прозванный Квакенбургом. Нет, уже не слышно дружного лягушачьего хора: болотца давно засыпаны, засажены липами. Дом на углу Катерной и Нахимова, здравствуй! Пролома в стене от разрыва снаряда, конечно, нет, но все еще видны выбоины от осколков. Тут была моя квартира, когда я служил на БТК — бригаде торпедных катеров. Сюда приехала в 46-м, по окончании университета, Лида. Тут, собственно, и началась наша семейная жизнь.