Из моего дневника:
1 августа 1982
В маленькой стране все же лучше (в материальном смысле) жить, чем в большой. Проблем меньше! Нет проблем с продовольствием, с покупкой машин, с поездками куда угодно. Даже прописки у них нет. И Главлита нет, хотя функции цензуры возложены на редакторов. Страна ухоженная, спокойная. А Прага — уникальна. Кажется, единственная столица в Европе, сохранившая всю средневековую старину, и не только храмы и башни, но и романтические площади и узкие улочки Старого Места и Малой Страны. Отношение чехов к своей культуре, истории и памятникам старины вызывает уважение.
Мы ездили к Иржи на дачу в Мокропсы, вернее, он возил нас туда на уик-энд. Я купался в милой зеленой Бероунке. И нет никого в Мокропсах, где тесно стоят уютные дачки, кто бы помнил о великой русской поэтессе, которая жила тут в 20-е гг. и жаловалась на грязь и провинциальную глухомань. Время летит и предает забвению былые страдания.
Дважды слушали прекрасную музыку — органный концерт в костеле Св. Томаша и струнный квинтет в Бертрамке — доме, где у супругов Душковых гостил Моцарт…
Нам было удобно в квартире Иржи на Тешнове, где милая добрейшая бабичка (мать Милы) кормила нас обедами. И прекрасно, по-дружески радушно нас принимали Сергей и Новиковы…
Тут следует пояснить: мой друг по флотской службе Сергей Цукасов с 1979 года работал в журнале «Проблемы мира и социализма», издававшемся в Праге. Туда перетащил его из «Правды», где Сергей был ответственным секретарем, главный редактор журнала Зародов. В качестве его заместителя Сергей, по сути, и вел журнал международного коммунистического движения — то была вершина его журналистской карьеры.
Я листал этот журнал, он показался мне невыносимо, предельно скучным. Авторы статей — партийные функционеры многих стран — как бы состязались: кто напишет наиболее нудно. Сергей строго следил, чтобы не позволяли себе каких-нибудь там латиноамериканских штучек. Никакой, извините, фронды, никакого вольтерьянства не допускалось. Все должно было соответствовать.
Сергей вытащил в Прагу и нашего друга Михаила Новикова со Светланой. Это было огорчительно — не только потому, что прерывалось дружеское общение, но и потому, что Миша заведовал книжной редакцией в издательстве «Знание» — последнем, можно сказать, пристанище тех московских писателей-фантастов, которых усердно блокировали госкомиздатские и молодогвардейские «борцы». Их атакам подвергался альманах «НФ», издававшийся вышеупомянутой редакцией, в редколлегию которого входили мы с Биленкиным.
Жилось им в Праге хорошо — и Цукасовым, и Новиковым. Сергей привез туда свою третью молодую жену. Очень пристрастился к теннису. Вообще, когда мы встретились в Праге, он показался мне помолодевшим, победоносным.
Болезнь подкралась незаметно, а вернее — Сережа как бы не хотел ее признавать, не желал изменить, смягчить активный образ жизни. Сердце? Ну, чего там — поболит и пройдет. Продолжал твердо руководить журналом. Летал в командировки. Трижды в неделю — непременный теннис…
Однако болезнь, признаешь ты ее или нет, от тебя не отстанет. Сергея увезли в больницу (в Праге) в предынфарктном состоянии. А он продолжал с ней, болезнью, спорить. Когда ему полегчало, Сергей потребовал выписки. Врачи втолковывали: рано… еще не закончен курс лечения… Он настоял на своем.
Выписавшись из больницы, он уже на второй день выбежал на корт, взмахнул ракеткой — и упал с оборвавшимся стоном.
Урну с прахом Сергея Цукасова привезли в Москву. Я был на его похоронах на Троекуровском кладбище.
Произошло это осенью 1989 года.
Приближаюсь к окончанию мемуарного романа и должен признаться: все труднее его писать. Ты как бы стоишь у меня за плечом, я ощущаю твое незримое присутствие. То и дело хочется спросить, ну например: а ты помнишь зеленые холмы Саксонии, городок Пильниц с летним дворцом курфюрста Августа Сильного в японском стиле? Кажется, там, у моста через Эльбу, был трактир — желтый домик в коричневой окантовке, и когда-то в дочь трактирщика юную Густель влюбился Шиллер.
А помнишь удивительные часы на башне ратуши в Праге — каждый час с их боем появлялась в двух окошках процессия апостолов, и заканчивалась она криком петуха…
Ты любила ездить, я называл тебя: «Лидуха-путешественница».
Ты незримо стоишь у меня за плечом, заглядываешь в бегущие строки рукописи, и чудится мне, что со свойственной тебе добросовестностью следишь, как бы я чего не упустил… как бы не забыл те или иные подробности наших поездок, нашей жизни, наших отношений… да, наших с тобой отношений, лучше которых, по-моему, не бывает…