— Что случилось, папуля? Я думала, ты уже прилетел в Ереван. Отменили поездку?
— Да нет, рейс перенесен на завтра. Нелетная погода. Весь день проторчали в Домодедове, ждали, что туман рассеется. Ни черта не рассеялся. Еще гуще стал.
— Бедненький, представляю, как ты устал. Ты голодный?
— Что-то я там ел. Давай чаю попьем.
— Ну, мой руки.
И — за полночным чаем:
— Ты смотрела «Время»? Какие новости?
— Опять ругали «Метрополь». Мол, это просто политическая провокация. Как им не стыдно говорить на всю страну такие глупости?
— Нисколько не стыдно. Они испуганы. Боятся, что «Метрополь» — повторение Чехословакии. Там ведь тоже началось с писательской фронды. У них своя логика.
— Да… Такое время… реакция…
— Скорее уж не время, а безвременье… Ладно, малыш, ложимся спать. Утром рано надо мчаться на аэровокзал.
Снова мысленно возвращаюсь в памятный 1979-й. Для нас с Лидой он начался в Переделкине, в Доме творчества. Впрочем, об этом я уже писал. Добавлю: тогда-то нам и дали на два дня огромный альбом — машинопись, наклеенную на листы ватмана. Конечно, у Бабенышевой мы взяли этот альбом — «Метрополь», но разве за два дня прочтешь такой массив прозы и поэзии? Читали днем и ночью, но всё не успели прочесть. Ничего антисоветского, разумеется, там не было. Запомнились яркие рассказы Евгения Попова и Фазиля Искандера, и удивила какой-то ожившей гоголевской интонацией повесть неизвестного Бориса Вахтина «Дубленка». Было много в альманахе и другой прозы, вполне профессиональной, и хороших стихов.
И только потому разгорелся скандал вокруг «Метрополя», что авторы, нисколько не скрываясь, предложили его к типографскому изданию именно в таком виде, минуя цензуру, то есть Главлит. В этом и была усмотрена крамола: ишь чего захотели! Да это же посягательство на устои! Отмени вам цензуру — вы такое напишете…
Сверху дали команду: пресечь. И ревностно взялся за дело исполнитель команды — первый секретарь Московской писательской организации Феликс Кузнецов. Учуял этот литературный начальник, что настал его час выслужиться перед начальниками государства.
Уж не помню, кто из писателей, приехавших в Переделкино, рассказал о заседании секретариата Московской организации СП, на котором безобразно громили «Метрополь». Резкая критика вылилась на страницы «Московского литератора» — газеты, очень преуспевшей в черном деле травли и разобщения писателей столицы.
Затем последовали оргвыводы. Молодых авторов Евгения Попова и Виктора Ерофеева, недавно принятых в СП, из оного исключили. В знак протеста Семен Липкин и Инна Лиснянская вышли из Союза писателей, и кара обрушилась немедленно: несколько лет (до начала перестройки) их не печатали. Василий Аксенов, Юз Алешковский, Юрий Кублановский, Фридрих Горенштейн оказались в эмиграции…
Плохо, тревожно начинался 79-й. Власть, явно (или втайне?) напуганная «Пражской весной» 68-го, неуклюже затыкала рты, давила, ссылала, выталкивала за границу. Состарившийся режим, по-прежнему нетерпимый к критике, к «аллюзиям», к так называемому «очернению» светлой действительности, не позволял расслабиться. 79-й и кончился плохо: в последние его дни по мановению руки кремлевских геронтократов были двинуты войска, начался многолетний кровавый афганский кошмар.
Позвонила Нина Матвеевна Беркова — секретарь Совета по научно-фантастической и приключенческой литературе — и предложила лететь в Ереван на «выездное заседание» совета. (Из фантастики я ушел, но продолжал оставаться членом этого совета и вообще как бы числился по жанру НФ.)
Второго апреля — в день вылета — густой туман накрыл Домодедово. Аэропорт был забит пассажирами задержанных рейсов. Весь день томились тут мы с Романом Подольным и Виталием Бабенко. Основная группа ждала на аэровокзале на Ленинградском проспекте, а мы трое приехали прямо в Домодедово.
С писателем, видным сотрудником журнала «Знание — сила» Романом Подольным я был знаком с 70-го года: он прилетел в командировку в Баку, позвонил нам, я позвал его в гости. Роман — человек недюжинной силы и острого ума, в очках, несколько косо сидевших на носу, — нам с Лидой понравился. Он преподнес свою недавно вышедшую книгу «Четверть гения» с такой надписью: «Чтоб голос мой звучал не тонко / И чтобы жил я в мире с миром, / Прошу меня на борт „Меконга“ / Принять хотя бы пассажиром». Человек из любимого мною племени всезнаек, Роман интересно рассказывал о новейших (по тому времени) исследованиях антрополога Лики в Восточной Африке, о поразительных пророчествах Нострадамуса…