Выбрать главу

В конце мая 1983-го летали с Гуревичем, Биленкиным и Берковой в Душанбе — на «Неделю фантастики». На третьем часу полета под нашим ТУ-154 возникло Аральское море. Облачность была негустая, и мы хорошо разглядели тускло-синий Арал с широкими белесыми полосами по краям — то была обмелевшая часть моря, соль, впитавшаяся в песок. Страшновато выглядело гибнущее море. Далее простерлись красноватые Кызылкумы, а за ними Гиссарский хребет со снежными шапками, и открылась Гиссарская долина, островки поселков — и наконец Душанбе.

Поселились в интуристовской гостинице «Таджикистан». Такое же название носил и фирменный кабоб (то есть кебаб), поданный на ужин в ресторане. Грянул джаз, и английские туристы, большая группа, пустились в пляс. («Совершенно забыли, — записал я в дневнике, — что у них творится в Ольстере».)

Очень много выступали — на душанбинских предприятиях, в лектории, в театрах. Нас возили в Нурек — с 300-метровой высоты знаменитой плотины мы смотрели, как синий Вахш втекает в водоприемники и, отдав свою силу турбинам, бурлит, вытекая из нижнего бьефа.

Но самым сильным — и тяжким — впечатлением было выступление в военном госпитале.

31 мая я записал в дневнике:

…И вот я увидел наших раненых из Афганистана. Конечно, легко раненные (тяжелые лежали в палатах) — их набился полный зал. Молодые ребята в пижамах и тапках. Я всматривался в их лица. В общем, обычные молодые лица — замкнутые и веселые, смышленые и туповатые, всякие. Но что-то, пожалуй, было в глазах… много повидавшие глаза. Будто тень прошлого.

Они скрывали свои увечья. Одного парня вызвали «на выход». Он поднял с пола костыли и пошел на одной ноге…

Я не стал говорить о фантастике. Рассказал им о «своей» войне. О том, как транспорт подорвался в декабре 41-го… о блокаде, о Кронштадте… Я от души пожелал им выздоровления и удачи… Кажется, мое выступление было эмоциональным…

Потом, когда встреча кончилась, я спросил черноволосого майора медслужбы (начальника госпиталя?) — какие ранения преобладают? Он сказал: огнестрельные и осколочные, но есть и ожоги, и баротравмы (т. е. когда взрывной волной обо что-то ударит…).

Тяжелое впечатление. И невысказанный вопрос: за что воюют эти парни? Мы-то знали, за что воевали, мы страну отстаивали от фашизма. А эти?..

Из моего дневника:

14 марта

…Медленно вызревает у меня новая повесть, ее действие происходит в первые месяцы войны на Ханко и — в наши дни. Читаю, думаю, записываю возникающие мысли.

…Позвонил Юра Тарский: вчера на пленуме правления СП Марков объявил о лит. премиях за 83-й год. Премия им. К. Симонова присуждена мне за «Кронштадт» — лучшее произведение на военную тему минувшего года. Еще Юра сказал, что было пятеро кандидатов. И еще: «Знамя» возражало, т. к. эта премия помешает «Знамени» выдвинуть меня на Государственную премию. Так-то. Я, конечно, очень рад. Такая неожиданная радость. А Госпремия… все равно ведь не дали бы… все идет своим — неопределенным? — путем…

17 марта

…Права Лидка, сделав любопытное обобщение: за маринистику у тебя «сплошные» премии: в 57 г. — премия за пьесу «Бессмертные», в 61-м (или 60-м, не помню) — премия журнала «Сов. моряк» за рассказ «Наш друг Пушкарев», теперь — за «Кронштадт». А за фантастику — никаких премий, одни неприятности.

Верно, верно…

Был я вчера у Аркадия Стругацкого. Аркашу ведь тоже… Казанцев в своей вонючей рецензии задевает — намекает, указывает на зарубежную публикацию «Гадких лебедей»… Аркаша хочет написать открытое письмо в «ЛГ». Ясно, что не напечатают, но — разойдется. А мне он кричит, чтоб я действовал по партийной линии — написал в КПК… «Ты член партии с огромным стажем, фронтовик! Ты наступать должен, а не обороняться!» И т. п.

Ох, надоело… Товарищи потомки, сможете ли вы понять, как трудно нам было? Какая мразь нас окружала, в какие скверные игры нам приходилось играть? Время, конечно, расставит все по местам…

Вот ведь: отмечали мы вчера 100-летие Александра Беляева. Был вечер в Большом зале ЦДЛ… Мне не хотелось ехать, но Нина Беркова упросила: надо выступить (вместо заболевшего Аркадия, вместо не приехавшей из Ленинграда дочери Беляева). Я выступил, говорил об этом феномене: Беляева при жизни ругали критики, поносили в газетах, а вот же, сгинули критики, а несчастный при жизни Беляев теперь издается широко, необычайно популярен…