Трагическая и возвышенная история. Писал Волков неровно, с красивостями. Но один из его рассказов мы с Титовым решили рекомендовать в альманах «Океан». Я выразил свое уважение мужеству Анатолия Волкова, качеству его личности…
Из моего дневника:
31 мая 1986
Вчера, в пятницу, ездили с Лидкой в поликлинику на диспансеризацию. Результаты невеселые. Блехман обнаружила у Лиды на левой груди фиброматозные узелки, сказала, что надо удалить… Дала направление в 40-ю больницу в онкохирургическое отделение, где раньше сама работала. В направлении написано: «Секторальная резекция». Много лет Берта Михайловна наблюдала у Лиды мастопатию на правой груди, и тут все в порядке, — и вдруг узелки на левой. Придется класть малыша в больницу…
16 июня 1986
Трудно писать. Трудно дышать. Не хочется жить.
У Лиды — самое страшное.
9-го я повез ее в 40-ю больницу, наконец поймал зав. онкохирургич. отделением Зеликовича… Велено было привезти Лиду в среду 11-го… Положили. Мы ни о чем не подозревали. 12-го делали анализы. 13-го палатный врач-хирург Пейгелис огорошил Лиду: с операцией придется подождать, начнем, наверно, с облучения. И добавил:. «Может быть, я ошибаюсь, но уверен: не ошибаюсь». Лидка позвонила, огорошила меня. В тот же день, в пятницу 13-го, Алик привез ее домой на выходные дни. В субботу я позвонил Берте Михайловне домой. Она всполошилась: почему облучение? Обещала переговорить с Пейгелисом. Вечером позвонила, говорит: кажется, Пейгелис прав…
В субботу мы с Лидкой пошли в лес, купались в пруду. Все было хорошо. И в воскресенье тоже. Утром она пришла ко мне. Моя любимая. Я сказал: «Ты самая лучшая. Нет никого заботливее и добрее тебя». Она прошептала: «Спасибо»…
…Сегодня отвез мою любимую в больницу. Б. М. пришла в 10. Я сидел ждал ее. Вернулся с операции Зеликович. Втроем — он, Пейгелис и Б. М. смотрели Лиду.
И вот — приговор, жестокий, незаслуженный…
…Я в ужасе. Приехал домой — пал на колени — молил Господа спасти мою любимую. Я не могу без нее жить.
Трудно, трудно мне писать о том, как внезапно переломилась наша жизнь. Читаю свои записи в дневнике — и снова переживаю то страшное время. Время на качелях: от отчаяния к надежде… от надежды к отчаянию…
По совету сведущих людей я забрал Лиду из 40-й больницы и 23 июня поместил ее в Радиологический институт (МНИРРИ) на Профсоюзной улице. Институт хороший, палаты двухместные, с санузлом. Опытные врачи осмотрели Лиду и избрали такую тактику: начать с химии, чтобы остановить процесс; потом «подберем» облучением, а там, возможно, дойдет и до операции. Заведующий химиотерапевтическим отделением Эдуард Кузьмич Возный, седоватый, в затемненных очках, с интеллигентной внешностью, вызывал полное доверие. У меня в дневнике записано 27 июня:
Был разговор с Возным. «Ну вот, — говорит, — начали химиотерапию. Через две недели подключим лучевую. Лечение долгое». Спрашиваю: «А до операции дойдет дело?» — «Да, может быть». Он заметил, как я встревожен, напряжен, стал говорить, что я должен держаться как следует… Сказал: «Она умрет не завтра, не через месяц и не через год. Есть случаи многолетние». Я взял себя в руки… Моя любимая, я не отпущу тебя…
Из записи 7 июля:
…Попросил Возного отпустить Лиду на субботу — до вечера воскресенья… И вот я привез малыша домой. Конечно, моя хлопотливая женушка развернула кипучую деятельность — готовку, стирку. Я помогал по мере сил. Время от времени укладывал ее отдохнуть. Но я видел, понимал: Лидке это надо, чтоб утвердить себя в своем обычном качестве, почувствовать себя дома, не больной, а хозяйкой. И я не препятствовал. Вечером пришли Каменковичи смотреть открытие спартакиады (то бишь «Игр доброй воли»). Зрелище было хоть куда, с выдумкой, феерическое. А я все посматривал на Лидуху, сидевшую в своем кресле (и занятую выделкой баклажанной икры — ведь она всегда что-нибудь делает, поглядывая на ТВ, — чаще шьет). Она перехватила мои взгляды, засмеялась и говорит: «Не верится, что я сижу на своем месте?»