Шло к концу это страшное лето. Третье страшное лето в моей жизни: первое — в 41-м, второе — в 61-м, когда заболела моя мама, и вот — третье…
В общем интенсивное лечение дало положительный результат: 5 сентября Возный сказал мне: «Все идет как надо. Опухоль и узлы не пальпируются. Будем готовить Лидию Владимировну к операции». — «Нельзя без нее обойтись?» — спросил я. «Надо сделать, — ответил он. — Только операция гарантирует…»
10 сентября я записал в дневнике:
Прекрасный голубой день бабьего лета. Солнечно. А душа у меня болит, болит. Бедный мой малыш. Такое трудное, варварское лечение. Выжигают клетки… Как я жду конца облучения. Как я тревожусь… Проклятый год. Проклятое лето… Да что это делается в безумном, безумном мире? Чернобыльская катастрофа. Землетрясение в Молдавии. 31 августа — жуткая морская катастрофа: ночью туристский пароход «Адмирал Нахимов» столкнулся с сухогрузом «Петром Васёвым», получил огромную пробоину и в 10 минут затонул. Погибло из 1200 пассажиров и членов команды 400 человек!.. Ощущение, что приближается конец света…
Каждую пятницу вечером я привозил Лиду домой. На уикэнд. 28 сентября, в воскресенье, мы отметили 42-ю годовщину нашей женитьбы. Я записал в дневнике: «42 года назад, в Махачкале… Целая жизнь позади… Но любовь сильна по-прежнему… Великое благо, главная ценность нашей жизни…»
В тот день Лида спросила: «За что ты меня так любишь?» — «Я душу твою люблю», — ответил я.
29 октября Лиду оперировал (в том же Радиологическом институте) хирург Чхиквадзе. Я томился в холле. Выйдя из операционной, Чхиквадзе увидел меня и сказал: «Сделали. Через пятнадцать минут увезут в реанимацию». — «Как ее состояние?» — «Как обычно после операции. Спит. — И добавил: — Процесс большой. Узелочки, оставшиеся после лечения, я вычистил». Ну, слава Богу…
Уже на следующий день Лиду перевели из реанимации в палату. Я помчался к ней… В дневнике потом записал:
Я нашел мою любимую улыбающейся и как будто спокойной. Болей особых нет. Конечно, ей делают обезболивающие уколы. Температура 37,2 — обычная послеоперационная… На трубке из-под мышки — пластмассовый сосуд для оттока лимфы. Слабенькая, конечно… С болью и нежностью смотрю на мою любимую. Горло перехвачено. Не могу говорить. Крепко держу ее руку, ощущаю ответное пожатие…
Не стану описывать послеоперационные волнения. Спустя месяц Лиду снова перевели в химиотерапию, к Возному, начали двухнедельный курс химии.
А 5 декабря позвонила из Горького Полина, жена моего двоюродного брата: вчера умер Доля. Похороны в понедельник 8-го.
Год Тигра нанес последний удар…
Доля очень болел в последние годы. Перенес инфаркт в 82-м, а в 84-м — операцию по удалению аденомы. Недавно обнаружили опухоль, Доля задыхался, опять его положили в больницу. Он умер на руках у Полины.
Вечером 7 декабря я выехал в Горький скорым поездом «Нижегородец». Ранним утром вошел в их квартиру на Трудовой улице. И вот — плачущая, но деловитая Полина, плачущий одряхлевший (94 года!) дядя Яша, переживший сына, и еще тут был Долин сын Саша, офицер, прилетевший из Минвод, где проводил свой отпуск. Пришла машина, мы поехали в оперный театр, в котором Доля много лет был дирижером.
В холодном фойе стоял на возвышении гроб. Негромко играл оркестр, и мне чудилось, что Доля слушает взыскательным ухом, не фальшивит ли, — но оркестр играл безупречно… и маэстро умолк навсегда…
Его последней постановкой был «Директор театра» Моцарта.
На Ольгинском кладбище Долю похоронили. Я окоченел на ледяном ветру. Согревался водкой на поминках. В тот же день вечером уехал в Москву.
Мои дневниковые записи тех лет переполнены тревогой и словами любви.
Полгода Лида провела в больнице. Наконец в середине декабря ее отпустили, и 21-го мы приехали в Дом творчества Переделкино — в наше зимнее убежище. «Отдышаться надо моей любимой, — записал я в дневнике. — И мне надо отдышаться».