Теплым, ласковым вечером 8 сентября «Воровский» входил в большой и красивый порт Коломбо на острове Цейлон. Это был уже сказочно экзотический уголок со слонами, вековыми храмами, рыбаками на двойных лодках катамаранах и могучими, стройными и по-особому чистыми пальмовыми лесами… В порту стояло много кораблей различных наций. Он был защищен от океанских волн длинным каменным молом — пожалуй, самым большим из всех виденных нами портовых сооружений. Океанские волны яростно кидались на него, будто желая увидеть, что творится в порту, но мол был высок и крепок, в гавань залетали лишь брызги, вспыхивавшие на солнышке радугой. Стоянка, словом, была отличная.
Утром чуть свет наш корабль подвергся абордажу со стороны сотен торгашей в чистых белых одеждах. Подходили они на лодках. Были здесь старые и молодые мужчины, женщины с детьми. Очень деликатно раскланивались и улыбались, будто званые гости. Пока вахтенный начальник объяснял у трапа одним, что сейчас на корабль входить нельзя, другие уже залезали на палубу и тоже низко кланялись и улыбались. Это было неудержимое нашествие, его нельзя было остановить, как невозможно разогнать тучу мошкары. Скоро по палубе невозможно стало пройти, везде навалом лежали товары — фрукты и различные сувениры, а шлюпки все прибывали и прибывали. Пришлось принять решительные меры: вооружили шланги и начали мокрую приборку палубы. Гости, продолжая улыбаться, быстро исчезали, словно их смывало струями брандспойтов. Торговля продолжалась с лодок, прилипших к нашему борту.
Покупателями мы были плохими. Все наше внимание поглощала окрестная природа. Она была изумительной. Дома утопали в буйной тропической зелени. Дышалось в городе легко, и все окружающее радовало глаз. Конечно, и в Коломбо мы видели контраст между европейской и азиатской частью города. Казалось, будто природа
[70]
своей пышностью пыталась прикрыть бедноту одних и богатство других, но это ей все же не удавалось.
Долго мы стояли на песчаном берегу мыса Маунт-Лавиния. Огромные волны беспрерывно атаковали берег. Накатывались с грохотом, а затем таяли на песке и ласкались мелкими струйками у наших ног. Но рокот, гул, шипение не стихали ни на минуту. Это было могучее дыхание океана. А какие здесь закаты! Нигде в мире я не видел таких. Солнце кроваво-красное и такое большое, что, когда оно опускается к горизонту, кажется, и океана не хватит, чтобы вместить его. Вот оно погружается в воду и словно бы поджигает океан — он весь светится, переливается огнем, обрамляет пылающим ореолом прибрежные пальмы. Постепенно океан становится красным, весь, до самых ваших ног. Потом он понемногу темнеет, слабеет и блеск неба, и вдруг вспыхивает прощальный зеленый луч, облака переливаются перламутром. И сразу наступает ночь — черная, теплая и ароматная. На бархате неба мерцают хрустальным блеском огромные звезды. Темнота мягкая, словно ватная. Она приглушает шум океана, его теперь почти не слышно.
В Коломбо мы впервые столкнулись с рикшами. Их здесь было бесчисленное множество. В маленькие двухколесные бамбуковые колясочки впрягался полуголый возница. За ничтожно малую плату он по жаре бегом вез седока на любое расстояние. Иногда седок тростью стегал возницу по плечу, заставляя бежать быстрее. Это зрелище возмущало нас. Но когда мы сошли с корабля, к нам кинулись целые толпы рикш, предлагая свои услуги. Многие из них годились нам в отцы и даже в деды. Мы замахали руками и пошли пешком. Пожилой черный сингалец нагнал нас и громко заговорил:
— Рус боне, моя куша хочет, ехали… Матросы поняли старика, собрали мелочь. Он деньги не взял, обиделся.
— Моя хочет работа…
Тогда краснофлотцы посадили самого старика в коляску, побросали ему в мешочек на поясе деньги и, запрягшись, весело, бегом помчались по улице. Старик сидел сгорбившись и плакал.
На следующий день городские власти попросили нашего командира не допускать больше подобных «политических демонстраций». Об инциденте быстро узнали все
[71]
рикши, и, где бы мы ни появлялись, они кидались к нам, громко скандируя: «Рус — вери гуд! Ленин бона…» Опять получалась демонстрация, но мы никак в ней не были повинны. Наши недоброжелатели напечатали в местной газетке сообщение о том, что советские моряки получают настолько мало денег, что не могут тратиться на бедных рикш, а потому ходят пешком по жаре. Когда мы об этом узнали, то, конечно, не кинулись ездить на рикшах, чтобы доказать нашу материальную состоятельность. Если рикша был чересчур настойчив, мы клали ему на сиденье положенную за езду монету, а сами все же шли пешком. Рикши нас поняли…
В предместьях Коломбо мы осмотрели много старинных храмов, свидетельствующих о высокой культуре народов, населявших остров. Местные власти предложили нам посетить город Канди — древнюю столицу Цейлона. Расположена она в горах, в центральной части острова. По преданиям, это был рай, в котором жил сам Будда. Добирались мы туда на белых слонах, за что предприниматели брали немалые деньги. На берегу чудесного озера утопали в тропической зелени старинные роскошные храмы причудливой архитектуры. Возвращались снова на слонах, с удобством усевшись на их покрытых толстым ковром спинах. До чего же умные животные! Мы видели, как ловко справляются они со многими сложными и тяжелыми работами — валят и возят лес, переносят большие тяжести. Седоков они несут бережно, осторожно. Как-то на лесной дороге на нас посыпались ветки, мелкие орехи. Мы испуганно подняли головы. Среди ветвей метались обезьяны. Наш слон остановился, внимательно осмотрел деревья, задрал хобот и могучей струей воздуха разогнал хвостатых озорниц, а затем так же величественно и спокойно продолжил свой путь.
На Цейлоне мы пробыли четыре дня. Океан нас встретил довольно дружелюбно, хотя мертвая зыбь все еще сильно раскачивала корабль. Командир часто поднимался на мостик, сумрачно смотрел на плывущие по небу облака, на крутую зыбь, что-то бормотал, постукивал пальцем по барометру. Улыбка осветила лицо Максимова на следующий день утром, когда радист вручил ему депешу. Обращаясь к старшему штурману, командир сказал:
— Николай Александрович! Ну вот, все в порядке, я не ошибся. Нас догоняет тайфун…
[72]
И он передал Сакеллари радиограмму. Тот тоже улыбнулся и со словами «замечательно, чудесно» скатился с мостика в штурманскую рубку. Мы же, стоявшие недалеко, так и не могли понять, что, собственно, произошло замечательного и чудесного. Недавний шторм все еще жил в нашей памяти.
К обеду солнце закрыли низкие, плотные тучи. На мостике вновь появился Максимов в своем брезентовом плаще, но уже с капюшоном на голове. И тут же, словно по команде, пошел сначала мелкий дождь, а затем тропический ливень. Это был беспрерывный поток, водопад. А к вечеру вдобавок корабль стало валить с борта на борт.
В моем дневнике записано: «18 сентября, 1 час ночи. Стою на вахте. Тропический ливень и сильнейшая гроза. Темень абсолютная, в двух шагах ничего не видно. Штормит…» Да, эту ночь я хорошо помню. Стоило раскрыть губы, и рот заполнялся водой.
А впереди был узкий Малаккский пролив. Старший штурман Сакеллари поминутно бегал к главному компасу, брал пеленги на блеснувший во мгле луч маяка, шептал вслух цифры отсчета и скатывался вниз в штурманскую рубку. Через пару минут он снова, как поплавок, выскакивал на мостик. И так всю ночь… Мы понимали, какая ответственность лежала на Сакеллари, который в этих сложных условиях прокладывал курс кораблю. Не сходил с мостика и командир, держа все время руки на машинном телеграфе.
Наконец миновали большие и малые скалистые острова, за которыми начинался Малаккский пролив. Ливень и гроза не стихали, но волна в проливе была гораздо меньше. После ночной вахты я в каюте крепко спал, когда меня разбудил Женя Пивоваров.
— Ты еще жив? — спросил он. — Ну и здоров ты спать! Тут и мертвые бы проснулись.
Оказывается, невдалеке от корабля пронесся гигантский смерч. Водяной столб, тянувшийся к самому небу, гудел так, что больше ничего не было слышно. И несдобровать бы нам, если бы командир не успел вовремя отвернуть.
Через день все стихло. Мимо проплывали коралловые острова — низкие клочки каменистой суши, над которыми торчали пальмы. Запомнился остров Рафель. Издали он был похож на аккуратную корзиночку с бутылкой шам-