Но почему же и энтомолог и фотограф составили в пещере один — сачок, а другой — треногу? Только они сами могли бы ответить на этот вопрос. Не исключено, что оба поддались внезапной, безрассудной панике, вызванной каким-нибудь необъяснимым, пугающим шумом, как, например, падение камня, обвал потолка, устрашающий рев внезапного паводка или просто полет большой стаи летучих мышей. Усиленные во сто крат гулким подземным эхом, звуки эти способны напугать неискушенного человека. Я уже не говорю о множестве вовсе не понятных шумов, глухих стуков и таинственных посвистываний, которые иногда отчетливо слышит наше ухо под землей, где слуховые обманы — явление обычное и достаточно частое.
Я сам неоднократно становился жертвой подобного слухового обмана. Помню, как однажды в глубине большой пещеры, которую я исследовал, мне вдруг явственно послышался колокольный звон. Ни о какой слуховой галлюцинации, вызванной паникой, не могло быть и речи: я был совершенно спокоен и сохранял полный контроль над собой. И тем не менее я ясно слышал, как три колокола с совершенно разными тональностями трезвонили напропалую что было сил. Я мог даже различить если не мелодию, то во всяком случае определенный ритм в этом таинственном перезвоне. Подавляя непроизвольно возникавшее в душе чувство мистического страха, я все же решительно двинулся по направлению к загадочной подземной колокольне и скоро увидел, что причиной поразивших меня звуков были всего-навсего… три пустые банки из-под консервов, в которые падали, громко и мелодично звеня, водяные капли с высокого свода. На некотором расстоянии благодаря тому же подземному эху иллюзия колокольного звона была полной. Однако, если бы я не подошел вплотную к источнику шума, как мог бы я догадаться, что три обыкновенные жестянки послужили причиной столь необычного слухового обмана?
Многочисленные легенды, поверья, таинственные, фантастические и страшные рассказы, которыми изобилует фольклор подземных пещер, бесспорно обязаны своим происхождением именно подобным слуховым обманам, только оставшимися нераскрытыми.
Бросив последний взгляд на сачок для бабочек, я проследовал дальше, но скоро вынужден был встать на четвереньки, а затем лечь плашмя на землю и ползти под резко снизившимся сводом. Узкий и грязный наклонный лаз привел меня после долгого спуска к маленькому озерку, вернее, болотцу, где я барахтался некоторое время, уверенный, что добрался до тупика, которым заканчивается пещера. Но разве может спелеолог быть когда-нибудь уверенным, что он действительно достиг конца пещеры?
В каждом подземном лабиринте столько темных закоулков, узких расселин, извилистых лазов, более или менее замаскированных отдушин, о которых и заподозрить нельзя без долгого и тщательного исследования. Именно таким методическим исследованием я и занялся в моем болотистом тупичке и скоро заметил в одной из каменных стен на высоте человеческого роста нечто вроде слухового окошка, к сожалению, слишком узкого, чтобы в него можно было протиснуться.
С каким удовлетворением достал я тогда из рюкзака молоток, который я заставляю себя всякий раз брать под землю и который столько раз проклинал во время передвижения ползком из-за его тяжести. Но в эту минуту я был просто счастлив иметь его под рукой, чтобы расширить обнаруженную отдушину.
Энергично принимаюсь за эту тяжелую и трудоемкую работу. Отверстие, которое мне предстоит расширить, к счастью, зияет в решетке из сталактитов, более хрупких и легче поддающихся дроблению, чем сложенные известняком стены.
Скоро я с радостью убеждаюсь, что брешь в стене увеличивается и за ней перед моими нетерпеливыми и жадными глазами открывается перспектива довольно просторного подземного коридора, уходящего вдаль под невидимым во мраке сводом.
Еще несколько сокрушительных ударов молотком, от которых разлетаются во все стороны осколки кристаллических сталактитов, — и я, извиваясь словно червяк, вползаю в образовавшийся лаз, миную его и оказываюсь в неизвестном продолжении пещеры Пейор.
Момент, когда спелеолог входит в только что открытый им подземный коридор или зал, где до него не ступала еще человеческая нога, всегда бывает торжественным. Любую мечту, любую надежду может позволить себе в эту минуту исследователь, как бы ни был он выдержан или даже скептически настроен (впрочем, скептиков среди спелеологов, насколько мне известно, не существует!). Душу его неудержимо влечет неизвестность и страстная жажда открытия. И ни один исследователь, ни один открыватель новых путей, в какой бы области он их ни искал, не в силах противиться этому влечению, этому зову, этой страсти к открытиям и к неизвестности.
Итак, вперед по этому неведомому коридору, где я — первый смертный, шаги которого отдаются гулким эхом в каменных сводах! Куда приведет он меня? К каким дантовским пейзажам? К каким новым находкам и открытиям?
Взволнованный этими мыслями, я быстро двинулся по новому коридору. Все мои чувства были напряжены до предела. Скоро я обнаружил, что иду руслом подземного ручья, который, извиваясь, бежал вниз по наклонному коридору с характерным ступенчатым полом. Это было добрым признаком, ибо с того момента, когда вы отыщете под землей путь воды, можно быть уверенным, что в конце концов она приведет вас к другим водным потокам и обширным подземным лабиринтам.
Но пока я, шагая по щиколотку в воде, прикидывал в уме свои шансы, надеясь проникнуть глубоко под землю, а неуемная фантазия рисовала перспективы одна другой заманчивей, внезапно свод коридора резко снизился и в нескольких метрах впереди опустился до уровня ручья, который, журча и булькая, исчез под ним. Это был практически конец пещеры. Дальше могла проникнуть только вода, скрывшаяся в узкой каменной щели, сквозь которую человеку никак не пройти.
Но что это поблескивает там, на скользком глинистом берегу ручья, где я остановился в довольно-таки неудобной позе? Из вязкой глины торчат края какого-то круглого сосуда, по всей видимости обыкновенного стеклянного стакана. Нагибаюсь и рассматриваю его внимательно. Так и есть! Передо мной стеклянная баночка, наполовину заполненная молочного цвета жидкостью, в которой плавают три мертвые многоножки.
Вот тебе и раз! А я-то вообразил, что я первый человек, проникший в эту часть пещеры, скрытую до сегодняшнего дня от человеческих глаз! Но, оказывается, какой-то энтомолог ухитрился побывать здесь раньше меня и установить свою ловушку для насекомых, наполненную жидкостью, которая должна сохранить их в целости до его возвращения.
Однако каким же путем проник сюда этот охотник за насекомыми? Конечно, не через отдушину, которую я только что расширил с таким трудом. Вот что интересует меня в самой высокой степени и, должен признаться, изрядно ущемляет мое самолюбие.
Пускаюсь в обратный путь и, не дойдя нескольких шагов до проделанного мной отверстия, со смущением убеждаюсь, что у подземного коридора есть ответвление. Сворачиваю в него, взбираюсь на каменный выступ, спускаюсь с другой стороны и оказываюсь в маленьком зале с болотистым полом. Приглядевшись, обнаруживаю, что нахожусь и том самом болотце, откуда начал свой «путь в неизвестное». Прямо передо мной чернеет отдушина, которую я расширил только что с таким трудом.
Значит, энтомолог, которого я так снисходительно пожалел за то, что он бросил свой сачок у входа в пещеру, оказался догадливее меня, первым обнаружил продолжение пещеры Пейор и не ломился при этом, как я, в открытую настежь дверь!
Пристыженный и огорченный, я плетусь к выходу, размышляя о своем тщеславии спелеолога-одиночки, который вообразил себя первооткрывателем и азартно долбил молотком стену, тогда как рядом, в нескольких шагах от него, открывался просторный проход. Этот эпизод напомнил мне анекдот о человеке, который никак не мог выйти из комнаты и чуть не надорвался, высаживая плечом дверь, но так и не сообразил, что она открывается не наружу, а внутрь помещения.