— Фигуры красивые, а все-таки И-16 ему хвоста надерет!
Оглядев лица летчиков — многие из них в душе были согласны с мнением Печенко, — я понял, что не остается ничего другого, как доказать преимущества нового истребителя делом. И чтобы разом покончить со спорами, предложил подготовить к полету И-16 и провести над аэродромом учебный бой. Противником моим, естественно, вызвался стать Печенко.
Взлетели. Сходимся на встречных курсах, делаю горку — и И-16 сразу же оказывается подо мной: скороподъемность ЛаГГ-3 куда выше. После переворота захожу «противнику» в хвост. Но Печенко не успокаивается. Считает, видимо, что ему просто не повезло. Расходимся по-джентльменски в стороны. Но через несколько минут я вновь у него на хвосте. Что только Печенко не делал, результат неизменно оставался тот же!
Когда сели, по лицам вижу — настроение у летчиков изменилось. Только Горлов, еще один командир полка, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, поглядывая в сторону И-16. Чтобы не оставлять ни малейших сомнений, предлагаю попробовать и ему. Горлов охотно соглашается: по всему видно, только этого и ждал. Не знаю, что им руководит, на что надеется, но понимаю: в споре необходима последняя точка.
А в воздухе все повторяется. Разница в скорости дает о себе знать. И не только в скорости. Преимущества нового истребителя бесспорны и в других отношениях. Горлов делает все, что в его силах, но ЛаГГ-3 для него неуязвим. Раз за разом я неизменно заканчиваю тем, что намертво вцепляюсь противнику в хвост.
Вопрос, как говорится, окончательно исчерпан.
После приземления летчиков интересует лишь одно: когда «лаги» поступят в остальные полки?
Вслед за истребителями конструкции Лавочкина мы стали получать и модернизированные самолеты И-153 с ракетным вооружением. Скорость у этого биплана с убиравшимся в полете шасси была поменьше — около 440 километров в час, зато ракетные снаряды зарекомендовали себя поистине грозным оружием. Под каждой плоскостью подвешивалось по четыре эрэса, которые, когда попадали в цель, оставляли от нее одни лишь воспоминания. Но попадать они стали далеко не сразу.
Первые стрельбы по наземным целям дали плачевный результат: все реактивные снаряды с завидным постоянством шли мимо. Подключив к делу инженера по вооружениям Лившица, мы вскоре пришли к выводу, что прицел, поставленный в расчете на стрельбу из пулеметов, не годится. Или, точнее, требует доработки. Ответа на посланный в связи с этим запрос в Москву ждать не стали. Путем подбора определили точки, которые накладывались на прицел в соответствии с расстоянием до мишени, и после этого провели повторные стрельбы. Успех превзошел все ожидания. Ракетные снаряды теперь точно поражали цель.
Позже в дивизии появился первый отечественный радиолокатор конструкции Слепушкина РУС-1, или, как называли его между собой приехавшие из Москвы инженеры, «Редут-1». Вообще говоря, радиолокаторы входили в состав артиллерии Дальневосточного фронта. Но командующий фронтом переподчинил их мне. «Редут» этот оказался довольно громоздким и размещался на четырех автомашинах, но зато имел довольно большую для того времени антенну, что увеличивало радиус действия. С его помощью можно было определить курс летящего самолета и расстояние от радиолокатора; высота полета тогда еще не определялась.
Техника оказалась не только громоздкой, но и довольно сложной в обращении. Основная трудность для нас заключалась в том, чтобы научиться различать на экране радиолокатора траекторию летящего самолета. У инженеров-москвичей это получалось сразу. А я, к примеру, сколько ни глядел на экран, кроме мелькания множества светящихся точек и черточек, ничего разглядеть не мог. А ведь с помощью радиолокатора предстояло управлять самолетами в воздухе…
Сперва мне даже показалось, что москвичи морочат мне голову: ведь смотрим-то мы на один и тот же экран, они что-то там видят, а я — нет. И как ни нелепо выглядело в моих глазах подобное предположение, однако я не удержался от того, чтобы его проверить. Поднимается, скажем, самолет в воздух, и москвичи тут же называют его курс и дальность от радиолокатора, а я по-прежнему ничего не вижу. В следующий раз распорядился, чтобы самолет выполнял маршрут, неизвестный заранее операторам, и, к моему удивлению, они опять правильно определили его курс и расстояние от станции. Ну что тут поделаешь — хоть смейся, хоть плачь!.. Но постепенно, благодаря настойчивым тренировкам, мы тоже научились пользоваться сложной экспериментальной техникой. А впоследствии, в конце 1940 — начале 1941 года, появились и более совершенные радиолокационные установки РУС-2.
Хватало забот и помимо освоения новой техники.
Еще командуя полком, я начал впервые задумываться о том, как лучше и надежнее организовать управление истребителями в условиях боевых действий.
Мысль эта укрепилась у меня, когда я облетывал аэродромы дивизии и помимо решения текущих задач, связанных с укреплением боеготовности, всякий раз интересовался вопросом, как командир полка намерен осуществлять управление самолетами в воздухе в случае боевых действий.
Ответы, мягко говоря, не изобиловали вариантами.
— Сам буду вместе с полком в воздухе, а на земле останется начальник штаба, — слышал обычно я.
— А откуда станет управлять боевыми действиями начальник штаба?
На этот вопрос и вовсе не удавалось получить сколько-нибудь вразумительного ответа. И причину тому следовало искать вовсе не в некомпетентности командиров полков, а в укоренившейся традиции, будто задумываться тут особенно не над чем, все вроде бы и так само собой разумеется. Иной раз весьма трудно заставить себя взглянуть на вещи под другим углом зрения.
Однако без этого, как я понимал, не обойтись. И не только я, разумеется. Как выяснилось позже, идея, которую я вынашивал, приходила в голову далеко не мне одному.
А я между тем, решив больше не откладывать, собрал совещание управления дивизией. Среди присутствовавших были бригадный комиссар Шаншашвили, начальник штаба дивизии полковник Пынеев, начальник политотдела полковник Соколов и некоторые другие руководящие работники. Рассказав о своем замысле, я предложил высказаться, у кого какие на этот счет будут соображения.