На аэродром возвращаемся по одному. Как говорят летчики, рассыпались. Но бой удачный. Сбито три Ю-87 и четыре Ме-109. Наши потери — один самолет. Да и то летчик успел выброситься с парашютом, благополучно приземлившись на нашей территории.
Меня поздравили с первым сбитым самолетом. Однако комполка особой радости по этому поводу не проявил.
— Сбил немца — хорошо, — скупо похвалил он. Мы к тому времени были с ним уже на «ты». — Но во-первых, сам с пробоинами вернулся. А во-вторых, звено рассыпал, что в условиях боя могло кончиться крайне печально. Скажи спасибо, что у немцев горючка на исходе была. Учиться тебе нужно, учиться вести бой!
Через час группу Самохвалова подготовили ко второму вылету. Мне пришлось переживать досаду молча: сам виноват — техники доложили, что сумеют отремонтировать самолет не раньше чем к завтрашнему утру.
— Не горюй, еще навоюешься! — бросил мне на ходу лейтенант Аккудинов. — Да не забудь, что приглашен к свадебному столу!
Со второго вылета Аккудинов не вернулся. Его самолет подбил хвостовой стрелок с «юнкерса». Причем угодил в бак, и истребитель на глазах у всех взорвался; выпрыгнуть с парашютом лейтенант Аккудинов не успел.
Накрытый к праздничному ужину стол остался нетронутым. Летчики хмуро жевали хлеб с неразогретой тушенкой, собравшись в штабной землянке. Стояла гнетущая тишина, и казалось, что в тишине этой можно расслышать сдавленные рыдания невесты, оставшейся переживать свое горе в соседней землянке.
Не выдержав напряжения и ощущая какое-то неясное смутное чувство собственной вины, я подошел к Самохвалову и негромко сказал:
— Извини, но из головы никак не выходит. Ведь если бы мы пошли звеном, Аккудинов сейчас наверняка был бы жив?
Комполка задумался и, глядя куда-то в сторону, долго молчал. Но когда обернулся ко мне, я понял, что мысли его не здесь, а где-то в другом месте, может, в соседней землянке, хотя вопрос мой слышал.
— Зеленый ты еще. Хотя летчик и опытный. — Самохвалов теперь смотрел мне прямо в глаза. — Запомни: для истребителя воздушный бой — та же дуэль. Только в воздух из благородных побуждений здесь никто не стреляет, стремятся наверняка поразить цель. А значит, кто-то из двоих должен погибнуть… То же самое и в групповом бою. Аккудинов допустил ошибку — не подавил огнем хвостового стрелка, а тот обернул ее против него пулеметной очередью. Вот и все, комдив. Хочешь жить, учись воевать без ошибок. Хотя рецептов на этот счет у меня не спрашивай — их нет.
Рецептов, что и говорить, действительно не существовало. Учась воевать, всякому из нас предстояло совершать свои ошибки. Но с каждым новым боем их становилось меньше. Погибали чаще всего в первых боях, когда новичок не успел еще набраться опыта. Но их, этих первых боев, никому не миновать. Потому-то помимо прочего любому летчику требовалось хоть немного удачи. На нее надеялись, на нее рассчитывали, но судьба даровала ее далеко не всем. Поэтому, веря в удачу, я все же предпочитал полагаться на собственные силы. Так надежнее. Ведь и фронтовой опыт быстрее приходит к тому, кто успел накопить летное мастерство в мирное время.
Полк Самохвалов а, к которому я был прикомандирован, продолжал боевую работу. Росло и число моих боевых вылетов, причем и летное мастерство, и фронтовая удача служили мне одинаково верно, помогая бить в Подмосковье врага.
Особенно удачным оказался для меня один из декабрьских дней вскоре после начала контрнаступления наших войск под Москвой. И до сих пор не знаю, кто назвал мое имя, но именно меня неожиданно вызвали в штаб Западного фронта, которым тогда командовал генерал армии Г. К. Жуков. О Георгии Константиновиче я знал только понаслышке, с чужих слов. А тут вдруг представилась счастливая возможность познакомиться с ним лично.
Штаб фронта находился в те дни в подмосковном поселке Перхушково, до которого на пригородной электричке сегодня полчаса езды. Тогда электрички не ходили, и добираться пришлось куда дольше. Зато в штабе ждать не понадобилось — меня сразу же провели к Жукову.
Георгий Константинович, не тратя попусту времени, подошел к оперативной карте и в скупых, но емких, точных словах кратко обрисовал обстановку. Говорил он просто, деловито, абсолютно ничем не давая почувствовать разделяющую нас дистанцию. По всему чувствовалось: его интересует лишь суть дела — та задача, которую он передо мной ставил. Стремительность его слов, таящаяся в них взрывная энергия и эмоциональная сила как нельзя лучше соответствовали всему облику Жукова, тому душевному отклику, который вызывал у меня этот человек. И как только я это понял, на душе стало совсем легко; напряжение, которое я испытывал, внезапно отпустило, а внимание целиком сконцентрировалось теперь на том, что говорил мне Георгий Константинович.
— Учтите, что это штаб армейского корпуса и противовоздушная оборона там сильная. Но иного выхода нет— ликвидировать штаб придется с воздуха. Посылать бомбардировщики при такой погоде бессмысленно. Удар штурмовиками повлечет за собой большие потери. У истребителей же и маневренность, и скорости выше, — значит, им и штурмовать штаб. Отберите сами подходящих летчиков… А что касается самолетов, думаю, ЛаГГ-3 — вполне подходящая в данном случае машина.
Признаюсь, меня поразила тогда та детализация, с какой командующий фронтом ставил задачу. И то, что Жуков не жалел времени — а я знал, что всякая минута у него на счету, — лучше всего свидетельствовало о неотложности полученного задания.
Важнее всего, как я понял, было то, чтобы осуществить штурмовку за один вылет: второй, подчеркнул командующий, стал бы бесполезным — штаб наверняка успеют перевести в другое место. Вопрос сводился к тому, как это лучше сделать. Погода и впрямь стояла совершенно нелетная: низкая облачность, снегопады, промозглый туман. Вести штурмовку можно только на бреющем…