– Не будить? – прошептал Рэкки. – Да ты б своими криками перебудил весь Торлбю. Опять сны?
– Нет, – буркнул Рэйт и откинулся к стене, скребя ногтями виски. – Не знаю.
Сны, полные огня. Потоков дыма и смрада пожарищ. Безумных отблесков в глазах воинов, в глазах псов. Безумных отсветов на лице той женщины. Ее воплей, пока она выла в ужасе за детей.
Рэкки протянул флягу, Рэйт выхватил ее и прополоскал рот: и сверху, и внутри саднили болячки от гормовых тумаков – ладно, уже не впервой. Плеснул водой на ладонь, размазал по лицу. Его знобило от холодного пота.
– Не нравится мне это, Рэйт. Боюсь я за тебя.
– Ты – боишься за меня? – В потасовке меч Горма сшибли на пол. Рэйт поднял его и крепко прижал к груди. Если владыка увидит, что его оружие без присмотра стынет на плитах, то закатит еще одну оплеуху, а может, чего и похуже. – Это что-то новенькое.
– Не совсем. Я о тебе уже давно беспокоюсь. – Рэкки тревожно покосился на дверь королевской опочивальни, придвинулся и вкрадчиво зашептал: – Ведь мы запросто можем взять и уйти. Разыщем корабль, что увезет нас по Святой и Запретной – как ты любишь повторять. Как любил повторять, во всяком случае.
Рэйт кивнул на дверь.
– По-твоему, он нас возьмет и отпустит? А мать Скейр помашет нам с улыбкой на прощанье? – Он фыркнул. – Это ж вроде тебе полагается быть из нас умным? Мечтать приятно, но обратного пути у нас нет. Забыл, как мы жили раньше? Как мерзли, как недоедали, как вечно тряслись от страха?
– Разве ты больше не трясешься от страха? – Рэкки произнес это так кротко, что в Рэйте тут же закипела лютая злоба. Закипела и смыла отголоски кошмарных снов. Злоба – неплохой ответ на большинство бед, надо сказать.
– Не совсем! – рявкнул он, потрясая мечом Горма так, что брат невольно отпрянул. – Я – воин, и в этой войне я намерен завоевать себе славу и заодно столько колец, чтобы нам уже никогда не пришлось голодать. Здесь мое место по праву! Не за это ли право я бился?
– Айе, за него ты и бился.
– Мы служим королю! – Рэйт силился вызвать в себе ту, прежнюю гордость. – Величайшему воителю на всем море Осколков. Непобежденному – ни в поединке, ни в битве. Ты у нас часто молишься. Ну, так воздай благодарность матери Войне за то, что мы на стороне победителей!
Рэкки сидел, подпирая спиной могучий, в боевых засечках, щит Горма, и таращился на брата. В зрачках мигали сполохи факела. Странное дело, откуда на его лице, столь явно напоминающем Рэйтово, возникало совершенно несхожее выражение? Порой они казались драконьими головами на двух штевнях: навеки делят одно и то же судно, но обречены глядеть в разные стороны.
– Впереди неслыханное человекоубийство, – понуро пробормотал Рэкки. – Небывалое.
– Согласен, – проговорил Рэйт и улегся. Повернувшись к брату спиной, он обнял меч Горма и натянул на плечо одеяло. – На то и война.
– Не люблю я, когда убивают.
Рэйт попытался обронить будто о пустяке, но не справился с голосом:
– Я готов убивать за нас обоих.
Тишина.
– Вот этого я и боюсь.
6. Чуткие руки
Колл выстучал последнюю руну, сдул древесную пыль и улыбнулся. Ножны закончены, он хорошо потрудился и был доволен итогом.
Он издавна любил работать с деревом: оно не скрывает тайн, не произносит лживых слов, и нанесенный на него сегодня узор останется на своем месте и завтра.
Это тебе не ремесло служителя, свитое из дыма и угадаек. Где слова – инструменты поковарнее долота, а люди переменчивы, как Матерь Море.
Спину словно обожгло теплом. Это Рин потянулась через его плечи и подушечкой пальца провела вдоль палочки одной из рун.
– Что они означают?
– Пять имен Матери Войны.
– О, боги, какая тонкая работа. – Рука ее скользнула по темному дереву, задерживаясь на резных мореходах, зверях и деревьях. Фигурки искусно перетекали одна в другую. – У тебя чуткие руки, Колл. Самые чуткие из всех.
Она надела на кончик ножен свою работу: блестящую оковку, которой кузнечные инструменты придали сходство с головой змея. Наконечник сел идеально – подогнан, как ключ к замку.
– Представь, какие прекрасные вещи мы сотворим с тобой вместе. – Ее зачерненные от железа пальцы проскользнули, как в пазы, между его – побуревших от дерева. – Согласись, что это судьба? Мой меч. Твои ножны. – Другая ее рука прошлась поперек его бедра, всколыхнув легкой дрожью. – И наоборот, твой…
– Рин…
– Ладно, ладно – не меч, а кинжальчик. – Смех слышался в ее голосе, щекотал ему шею. Он был влюблен в ее смех.
– Рин, нельзя. Бранд мне как брат…