С другой стороны, для исполнительного чиновника, наделённого хоть каким-то желанием работать, эта ситуация была абсолютно ужасной, особенно когда начали делиться не только партийные, но и комсомольские, профсоюзные и прочие органы управления. Количество чиновников росло как на дрожжах. В одном из городков существовали сразу горком партии, партком производственного колхозно-совхозного управления, промышленно-производственный партком, горисполком, сельский райисполком. Это положение было, конечно, абсурдным, но «в этих решениях был свой смысл. Выделение сельских и промышленных ветвей в партийном руководстве на местах было по-своему логичным продолжением сращивания партийного и государственного аппарата. То, что появлялись именно сельские партийные органы, создавало привычную иллюзию возможности решить проблемы сельского хозяйства (к этому времени особенно остро осознаваемые) путём резкого усиления партийного руководства»{47}.
Ослабление местного партийного и советского руководства усилило позиции хозяйственников, но они по-прежнему находились в полной зависимости от высших партийных органов. Потому новых союзников в лице хозяйственников Хрущёв по-настоящему не приобрёл, а вот противников — в лице влиятельных секретарей обкомов — получил во множестве.
Философ и писатель Александр Зиновьев, лишённый в своё время советского гражданства, человек в оценках резкий и характера тяжёлого, так писал об этом времени: «Уже при жизни Ленина коммунистический социальный строй стал обнаруживать свои врождённые пороки. Последние статьи и письма Ленина свидетельствуют о том, что он был близок к состоянию паники по этому поводу. Но он никак не мог допустить даже малейшего подозрения насчёт того, что новорождённое коммунистическое общество является не столь уж совершенным, каким оно представлялось в прекраснодушных мечтаниях идеологов… Хрущёв и его либеральные помощники официально признали и без того очевидные недостатки советского общества и приняли решение осуществить перестройку всех аспектов жизни страны, более чем на четверть века предвосхитив горбачёвское «новаторство». Решили усовершенствовать работу предприятий, начав переводить многие из них на те самые «самофинансируемость» и «самоокупаемость», о которых потом на весь мир трубили горбачёвцы как об открытии в советской экономике. В результате число нерентабельных предприятий возросло и о лозунге «самоокупаемости» забыли. Тогда употребляли словечко «хозрасчёт», являющееся сокращением для столь же бессмысленного выражения «хозяйственный расчёт». Усовершенствовали работу системы управления. Ввели некие «совнархозы» («советы народного хозяйства»), в результате чего бюрократический аппарат увеличился. Потом их ликвидировали, и бюрократический аппарат увеличился ещё более. Делили, объединяли, перекомбинировали и переименовывали министерства, комитеты, управления, тресты и т. п. А число бюрократов росло и росло. В те годы советские люди шутили: принято решение разделить министерство железнодорожного транспорта на министерство «туда» и министерство «обратно»{48}.
В такой обстановке и приходилось работать Виктору Николаевичу Полякову, бесконечно увязывая разнородные по подчинению промышленные организации, заводы, фабрики — предприятия разного профиля, но сконцентрированные вокруг столичного мегаполиса.
Один из очевидцев работы Виктора Полякова в Московском совнархозе, А. В. Мизиано[3], рассказал о своих тогдашних впечатлениях от первой встречи с Поляковым. Мизиано окончил Московский станкоинструментальный институт и поступил в СКБ-6, то есть Специальное конструкторское бюро, занимавшееся проектированием автоматических линий и спецстанков. Так вышло, что эти специализированные станки были предназначены для изготовления деталей типа «тел вращения» в основном для нужд автомобильной промышленности. Мизиано участвовал в ряде проектов крупных производственных комплексов для производства подшипников.
Потом он встретится с Поляковым не раз, но вот тогда, в начале шестидесятых, он был занят на монтаже и отладке нового автоматического цеха на Первом ГПЗ — подшипниковом заводе — и там впервые увидел Полякова, который курировал этот проект.
Вообще в Московском совнархозе Виктор Поляков занимался всей промышленностью, что не входила в военную номенклатуру. Мизиано, когда зашёл разговор о Полякове, насторожился и быстро произнёс: «Сразу должен сказать, что к этой личности я отношусь с большим уважением и всё, что я буду говорить, будет сказано в превосходных тонах…»
Появление такого человека, как Виктор Николаевич Поляков, в совнархозе было оправданным: директор такого крупного завода, каким был «Москвич», всегда переходит на работу с повышением, обычно в ранг заместителя министра, таким постом в то время был как раз пост зампреда регионального совнархоза. Поэтому директор крупного завода не пошёл бы на должность начальника отдела, это было невозможно по тогдашней иерархии. В этом и заключается суть номенклатуры ЦК КПСС.
Поляков сразу выстроил работу так, что у него на оперативках постоянно присутствовали начальники производств заводов — он говорил с ними напрямую. С ними, а не с другими начальниками, не с директорами и их заместителями.
«В тот период я работал на отладке автоматической линии, — рассказывал Мизиано. — Прямо рядом с АЗЛК, где справа идёт долгая глухая кирпичная стена — сначала стена шинного завода, потом АЗЛК, а напротив него был построен цех, где я работал в благословенном 1963 году.
И вот к нам по субботам приезжал зампред совнархоза Поляков, чтобы посмотреть, как идут дела. Дело в том, что этот цех был ориентирован на массовое автомобильное производство и должен был выпускать конические автомобильные подшипники — вот Виктор Николаевич Поляков по субботам и проводил там оперативки».
Тут надо прервать этот рассказ и пояснить суть субботнего дня в календаре шестидесятых годов прошлого века. Дело в том, что ещё 26 июня 1940 года был принят Указ Верховного Совета «О переходе на восьмичасовой рабочий день, шестидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Тогда к каждому рабочему дню прибавили час — что понятно, ведь война была не за горами. Причём за опоздание на работу больше чем на 20 минут и за прогул виновные могли быть приговорены к исправительно-трудовым работам по месту службы на срок до шести месяцев с удержанием до 25 процентов заработной платы, а то и к различным срокам заключения. В 1956–1960 годах постепенно снижалась напряжённость рабочего графика, но ещё в начале шестидесятых на многих производствах была шестидневная неделя.
«Тогда, — продолжал Мизиано, — я запомнил один очень характерный эпизод. Лазая по этому самому цеху, Поляков провалился в какой-то люк и серьёзно повредил лицо. Тут же в медсанчасти ему оказали первую помощь, и, несмотря на очевидную боль, Поляков, ни на минуту не прерываясь, провёл совещание. Действительно, по всему было видно, что ссадина у него очень серьёзная, но она не помешала ни заслушиванию докладов, ни реакции, причём все участники совещания пришли просто в ужас: такой человек — и такие дела…
Все работавшие в других сферах люди, только краем касавшиеся его работы в Совнархозе, всегда отзывались о Полякове с уважением — за въедливость и рациональность решений. Много позже, когда я уже переходил на работу в московскую дирекцию ВАЗа, коллеги, которые тогда с ним общались на совещаниях, говорили мне: «Ну, у тебя теперь тако-о-й начальник, он тебе покажет!..» Итак, Виктор Поляков работал заместителем председателя совнархоза, а председателем совнархоза был Владимир Фёдорович Жигалин[4], в будущем министр тяжёлого машиностроения. Потом, в 1962 году, провели укрупнение совнархозов: Московская, Калининская, Рязанская и Смоленская области были включены в один Московский совнархоз во главе с Иваном Алексеевичем Лукьяновым (1905–1970).
Виктор Поляков стал последним председателем совнархоза — на несколько месяцев. Он как бы закрывал дверь, выключал свет в помещении. Хрущёвское начинание закрывалось тихо, без помпы, оно как бы сходило на нет. Так было и сейчас — Виктор Поляков аккуратно завершил эпоху совнархозов.
3
4