В ту пору, когда Виктор Поляков только начинал работать над первыми «москвичами», Ставрополь и вовсе не имел устойчивого автомобильного сообщения с окрестными населёнными пунктами. И когда «москвичи» уверенно шуршали шинами по улицам больших городов, Ставрополь всё так же стоял среди бездорожья. Говорили, что дорога в Куйбышев занимала двое суток — среди снежных заносов зимой и по глубокой грязи летом.
Из Кремля давал руководящие указания каналостроителям товарищ Сталин, ещё сотрясала мир война в Корее — будто предвестник третьей мировой, а жизнь в Ставрополе только начала меняться. Сначала начали строить шоссе до областного центра, затем — железную дорогу на Сызрань. На строительство брали добровольно-принудительно, в порядке шефской помощи, мобилизовывали и брали по оргнабору — вчерашние колхозники строили дороги.
Но главным были плотина и ГЭС, которые строили отнюдь не вольные строители. Важной также была сила волжской воды и волжское судоходство.
А главным над волжской водой стал гений места Комзин. Рассказывали историю о том, как Комзин переименовал посёлок строителей. Просто спросил секретаря горкома комсомола:
— Нравится название Кунеевка? Нравится? Ах нет?! Так будет Комсомольским!
Комзин — фигура, словно пришедшая прямиком как раз из того постпетровского времени — времени дворцовых переворотов, путешествий и передела мира. Весом за сотню килограммов, огромного роста, с прозвищем, правда, из иного исторического периода — «Иван Грозный». Это «взрывной» способ жизни — жизни завоевателя и покорителя пространства, который разрывает непокорную природу, а не встраивается в неё. Комзин кажется всесильным — он укрощает реки. Да что там, он, если возникает надобность, поднимает трубку прямой связи и звонит самому Берии. А это в ту пору круче, чем повернуть реку. Одно тяжело — он не гуманистичен, как и всякий завоеватель.
Его город растёт хаотично — одиннадцать посёлков прорастают будто сорные зёрна. Но это наследство идеологии двадцатых и тридцатых годов. В поэзии того времени рабочие непременно лежат в грязи, промокший хлеб жуют. Вера в то, что здесь будет город-сад, — есть, но города пока нет. Есть посёлки, есть бараки для заключённых. Есть времянки и неказистое жильё вольнонаёмного состава.
Поэзия сложно сочетается с жизнью, и подвиг по-разному оценивают потомки.
Всё это происходит в тот момент, пока Виктор Поляков, ещё не известный никому начальник цеха московского завода, ездит себе на метро, топчет московские улицы. Автомобили «москвич» не так часто заезжают на берега Волги. Концы истории ещё не сведены, всё только в предчувствии большой перемены. И Поляков ещё не начал настоящего движения к собственной цели — маховик его судьбы только раскручивается, движение только начинается.
Было и ещё одно обстоятельство: Комзин был свояком могущественного Булганина, бывшего тогда первым заместителем Председателя Совета министров СССР, и упросил его пересмотреть давнее решение о переносе города. Раньше сами строители плотин должны были строить на новом месте жильё.
Теперь это стало делом самого города — с крохотным штатом строителей и небольшими деньгами.
Всё для стройки, быстрота любой ценой — это была привычка сталинского времени, когда каждый отвечал головой за всякое дело буквально, а не фигурально.
К устойчивому мнению о том, что многое решало родство (или свойство) с Булганиным, нужно отнестись осторожно. Комзин был на особом счету у самого Сталина. «На ночных (!) селекторных совещаниях штаба стройки, которые проходили с 9 часов вечера до 2 часов ночи, довольно часто мы были свидетелями телефонных звонков И. В. Сталина И. В. Комзину, — писал заслуженный энергетик России, в 1950-е годы главный энергетик Куйбышевгидростроя Игорь Александрович Никулин. — Сталин лично контролировал и всячески форсировал свои детища — великие стройки ГУЛАГа. Это были последние годы его жизни. Он торопился. Любая просьба И. В. Комзина, переданная лично И. В. Сталину, исполнялась мгновенно, разумеется, такими просьбами он не злоупотреблял». Как пример Никулин вспоминал эпизод, когда стройке срочно потребовалось более ста километров высоковольтного и низковольтного бронированного кабеля. «Получить такое количество кабеля нормальным путем можно было только не ранее чем через год. А работы в котловане были заторможены воздушными линиями электропередачи, при постоянной угрозе взрыва дна котлована и его затопления. И. В. Комзин был вынужден обратиться к И. В. Сталину, и буквально через несколько дней самолёт доставил нам весь необходимый кабель»…{72}
Поэтому круто обошёлся Комзин с доставшимся ему на время местом. Чем-то он был похож на петровских или екатерининских наместников, таких же огромных, сильных физически и безжалостных к природе и людям.
Да, Комзин определённо стал гением места. Но гением странным — именно его проект уничтожил большую часть старого города. Именно та вода, которой он заведовал, покрыла берега и изменила природу. Потом он состоялся уже как строитель Асуанской плотины, получил бриллиантовый орден Голубого Нила. Потом он руководил научно-исследовательским институтом, но это парадокс: с одной стороны — великие стройки для страны, а с другой — стройки для идеи, а не для людей.
И тут нужно согласиться с краеведом Овсянниковым: «Исповедуемый И. В. Комзиным принцип «в первую очередь стройку в кратчайшие сроки» был бесперспективен со стратегической точки зрения и поэтому разделялся не всеми».
Был в Ставрополе и ещё один человек, благодаря которому Ставрополь, собственно, и перестал быть Ставрополем. В комзинские времена, после начала строительства Куйбышевской ГЭС, 18 апреля 1951 года указом Президиума Верховного Совета РСФСР город Ставрополь стал городом областного подчинения, в нём возникли новые учреждения, новая власть позвала новых людей. Вернее, не позвала, а назначила.
Во всяком людском поселении Советской страны всегда должны были быть партийные и советские органы, как тогда говорилось. Стали они формироваться и в новом городе областного подчинения. Туда как раз и направили очень интересного человека — Василия Фёдоровича Прасолова. Этот молодой человек собирался строить атомные станции, но перед защитой диплома его вызвали к секретарю обкома и направили вторым секретарём райкома партии в Ставрополь.
В городе сложилась своя команда управленцев, молодых, по советским меркам, людей, и Прасолов начал своё кадровое движение. А когда секретаря горкома отозвали на учёбу, Прасолов ещё дальше продвинулся по служебной лестнице и стал секретарем горкома.
Прасолов стал гением места как отражение Комзина. Он спасал город от того, что привёл с собой Комзин. Дело в том, что могущественная с давних времён организация Куйбышевгидрострой строила город «по остаточному принципу», а то и перекладывала это на плечи городской власти.
Прасолов же строил свой город: он, лавируя между правилами, стимулировал строителей дефицитом, насаждал спорт, как Екатерина — картофель, инициировал строительство спортивных и культурных сооружений.
Потом жизнь Прасолова поменяется, он ещё посидит на заседаниях вместе с героем нашей книги Генеральным директором строящегося завода, но пока они незнакомы, пока готовится другое важное событие.
Именно при Прасолове совершилось превращение одного города в другой. В 1964 году произошло одно печальное событие с большими последствиями.
Итальянский коммунист Тольятти был очень интересным человеком. Он начал ещё при Грамши, до Первой мировой войны, а после Второй мировой, как сообщает энциклопедия «Википедия»: «Под управлением Тольятти компартия Италии стала самой крупной партией в Италии и самой большой неправящей компартией в Европе. Хотя и не входившая в правительство, партия имела многие муниципалитеты и обладала большой властью».
Многие мемуаристы говорят, что Тольятти был абсолютно преданным Сталину человеком и при этом совершил принципиальный поворот, разоружив партизанские отряды и отказавшись от вооружённого захвата власти в Италии коммунистами. Позднее Тольятти придумал (впрочем, не он один придумал это) полицентризм компартий.
В его биографии есть всё, что нужно, — мировые войны, Коминтерн, почёт у итальянской нации и авторитет на долгие годы. Тольятти много лет провёл в СССР. В сороковые он работал на радиостанции Коминтерна.