Что делали солдаты на советских стройках, ему никто не объяснил, и я считаю, что это правильно. Итальянцу и так было хорошо, он помнил улыбку девушки с соседнего крана, и все это для него объединялось в общее понятие «энтузиазм».
— Мы делали общее дело. Не знаю, можно ли такое повторить, — сказал он под конец.
Повторить, понятное дело, было нельзя.
Но не надо думать, что сотни приезжавших в СССР специалистов видели страну и завод исключительно в розовом свете. В одном из сборников серии «Неизвестный АВТОВАЗ» напечатаны фрагменты книги итальянского священника, прожившего в Тольятти три с половиной года. Дон Галассо Андреолли в декабре 1991 года издал книгу «Cappellano con la FIAT a Togliattigrad». На русском языке она не издавалась, но единственный вариант перевода, сделанный неизвестным переводчиком, очень примечателен: «Журнал «Эпоха» в статье специального корреспондента, побывавшего в Тольятти, чтобы показать со всей очевидностью небрежность и потери, которые появляются в государственной экономике, воспроизводил такой эпизод. Рабочий, обслуживающий станок, у которого была утечка масла, вместо того чтобы устранить неисправность, добавлял ежедневно по 40 кг масла или такое количество, сколько вытекало из-за поломки. Фактически только когда станки почти встали и поставили под угрозу производство, были предприняты необходимые меры. «Если не изменится система, — говорил один инженер ФИАТа, — советская промышленность даст «Fortfait» (видимо, имеется в виду forfeit — расплата. — В. Б.). Этого не случалось на ВАЗе, где работал отдел контроля, но на советских заводах это была катастрофа. Я видел драгоценные материалы, оставленные под открытым небом, и никто не позаботился о том, чтобы убрать их в укрытие. Я видел в одном из корпусов окна с рамами без стекла. Гусеничный транспорт проходил по свежему асфальту «без башмаков», разрушая уличное покрытие. И изделия, поступающие с заводов с высоким техническим уровнем — часы, фотоаппараты, кинокамеры и т. д., — были почти всегда с каким-нибудь браком. Партия тракторов, новеньких, с иголочки, была полностью забракована и поставлена на складе из-за невозможности использования. Я отметил отсутствие простейшего инвентаря и принадлежностей первой необходимости типа тележек, поскольку для транспортировки материала использовались ящики, устанавливаемые на носилки. Только мётлы дворников имели ручки, а веники домашнего назначения имели ручку длиной в несколько сантиметров, таким образом, женщины подметали, нагнувшись над полом. Не смейтесь, я говорю правду»{81}.
Правда, случаи с подвозом деталей на самолётах были нередким делом, большое количество электрооборудования из стран СЭВ приходило неритмично, и, пока поставки не наладились, Поляков со своим сотрудником Ильичёвым часто сами тряслись в грузовых Ан-24, набитых ящиками для главного конвейера. Сам Поляков сидел на ящике с деталями, вместо того чтобы покоиться в комфортабельном кресле регулярного рейса, и очень сердился, по словам Ильичёва, если загрузка была неполной.
Многие по-настоящему начинали понимать масштаб В. Н. Полякова именно за границей. Александр Григорьевич Зибарев рассказывал: «В конце 1967 года командировка в Турин, где Поляков и Башинджагян часто собирали нас. Шли переговоры, и тоже приходилось докладывать. Но не думаю, что он тогда как-то отметил меня в этой массе специалистов, собравшихся со всей страны. Каждая встреча ложилась в память, в характер: я был ещё совсем незрелым руководителем, но очень хотел соответствовать моменту, делу. Никогда не скрывал и не скрываю: кроме того, что я чрезвычайно заинтересованно списывал всё с Виктора Николаевича и его приближённых, я его боялся. Если кто-нибудь будет рассказывать вам, что он вообще по плечу хлопал Полякова, я буду восхищён наивной фантазией этого человека. Потому что такого не было ни у кого абсолютно. И когда, бывало, позвонит его секретарь: «Через двадцать минут у вас в центре запчастей будет Виктор Николаевич», — невольно охватывал глубокий внутренний трепет»{82}.
Через несколько лет Каданников вернётся из длительной (почти два с половиной года) командировки в Италию на прессовое производство, а потом стремительно станет его директором. Он рассказывал об этом так: «В. М. Ушаков часто болел, и на утренней селекторной за руководителя прессового производства обычно я докладывал. Вот после такого доклада Поляков и позвонил мне:
— Валерий Михайлович попросил перевести его на другую работу. Вы давайте беритесь за производство директором.
— Виктор Николаевич, вроде как-то…
— А что нам с вами обсуждать? Мы давно друг друга знаем.
Трубку положил, и всё.
А через несколько дней проходила суженная дирекция, на которой я, уже по приказу, был в качестве директора производства. И очень тот вечер запомнил.
В повестке дня стоял вопрос о противопожарной безопасности с докладом заместителя генерального по режиму Алексеева, с которым мы встретились накануне у нас в корпусе при очень любопытных обстоятельствах.
— У вас что, и подвал есть?
— Да, мощное, огромное сооружение.
— Посмотреть его можно?
— Разумеется. Я вызову сейчас помощника, он вас проводит и всё покажет.
И вот Алексеев докладывает на суженной, что с противопожарными делами в прессовом производстве, и особенно в подвалах, просто беда и т. д. и т. п.
Дошла очередь до меня. Я докладываю, что мы за последнее время в подвалах очень много сделали. Но как может товарищ Алексеев это оценить, если он о самом существовании этих подвалов узнал лишь в день экскурсии?
Поляков:
— Кончайте иронизировать.
— Виктор Николаевич, никакой иронии, это действительно так.
В голосе у Полякова уже металл.
— Знаете что, товарищ Каданников! Вы молодой инженер. А товарищ Алексеев имеет профессию, которая вам и не снилась…
Мужики давятся от смеха. А была такая традиция: кого из директоров Поляков отдерёт больше всех, то, когда генеральный отвернётся, все голосуют, и ведёшь их в ресторан за свой счёт. Поэтому Алексеева и его противопожарные дела и профессию, которая «мне и не снилась», я надолго запомнил, — все заначки в тот вечер ушли. Так началось моё директорство, с поляковского «воспитания»{83}.
Ничуть не менее напряжённо шла работа в Московской дирекции строящегося завода, она находилась в здании министерства, и две или три комнаты, раскиданные по всему зданию, всегда были полны людей… Фактический глава Московской дирекции Цукерман сидел на связи с министерством — сидел в кабинете Полякова, за его столом, отвечал на звонки из правительства.
Вот что рассказывал о первых своих днях на работе в этом подразделении Александр Мизиано (он осуществлял связь с Министерством станкостроения). В первые дни ему не успели оформить пропуск и произошла показательная история, характеризующая график работы Полякова.
Оказалось, что разовый пропуск на проход в здание вступал в действие в 9.15, когда начинало работать министерство. А оперативки, которые проводил Поляков, начинались в 9.00 и ни минутой позже, поэтому человек с разовым пропуском опаздывал на оперативку минут на двадцать. Поляков, узнав, что молодой сотрудник опаздывает по такой бюрократической причине, решил вопрос с пропуском в три минуты, дав страшный нагоняй своим административным помощникам.
В течение трёх недель Поляков каждодневно проводил оперативки с сотрудниками отделов: сколько прошло единиц оборудования, по каким появилась ясность, каковы по ним технические задания, переданы ли эти технические задания в министерства, изготовителям, приняли ли эти технические задания изготовители, согласованы ли поставки и каковы их сроки. Потом дела на стройке отозвали Полякова в Тольятти, но уроки жёсткого прямого контроля сотрудники Московской дирекции запомнили навсегда.
Позднее Московская дирекция переехала в новое здание, вернее, в один из старых жилых домов рядом со станцией метро «Спортивная», в том месте, которое москвичи называют «Усачёвкой» — по улице Усачёва. Первый этаж одного из домов, построенных в первые годы Советской власти для передовых рабочих (характерный образец конструктивизма конца двадцатых годов), и занимали московские сотрудники ВАЗа. Они разрабатывали удивительные для середины шестидесятых годов проектные решения, ведь перевод автомобиля «ФИАТ-124» на русскую дорогу был необычен. Дело не в том, что создавался автомобиль. Дело было в том, что создавалась целая отрасль современного легкового автомобилестроения, образцовое производство. И конечно, Московская дирекция жила в одном ритме с Тольятти.