Это потом, через три года, Томск упадёт в омут Сибирского края, а затем Западно-Сибирского, ну а в чёрный 1937-й и вовсе сдерут с города Томск областные «лычки» и станет он районным центром Новосибирской области. Потом, в Отечественную, как и в Первую мировую войну, вырастет в нём лес заводских труб, потом снова он станет городом областным, затрещат рядом с ним дозиметры — потому что ляжет на томскую наковальню советский ядерный меч. Нефть да газ, оптика да электроника, точное машиностроение — но всё это уже имеет косвенное отношение к нашему герою.
Косвенное — потому что по дорогам страны шли грузы для его заводов, потому что его родной город был узлом сложного механизма, узлом технологических цепочек. Но наш герой не был сентиментальным, и поэтому Томск уплывает из нашего повествования.
Глава вторая
В МОСКВУ! В МОСКВУ!
Московские улицы кривы и запружены лошадьми и толпами крестьян. Появление на них автомобиля означает массовое убийство пешеходов. Большевики вряд ли будут прибегать к такому изощрённому способу убийства.
Семья достигла Москвы в особое время.
Год от рождества Христова 1922-й, а от начала революции — пятый. В этот год Москва отъедалась на муке тонкого помола, на запахе пряностей новой экономической политики.
Невидимым образом страна собиралась, чтобы объявить в декабре о явлении невиданного названия — из четырёх слов, превратившихся в буквы. «СССР» — это читалось как новое заклинание, сменившее и расширившее «РСФСР». Про РСФСР ходила злая шутка, что это название придумано для того, чтобы Ленин и Троцкий могли читать его одинаково — один слева направо, другой — справа налево. Москва действительно была завешана портретами Ленина и Троцкого, ещё не разделённых, ещё связанных воедино, хотя один тяжело болен, срок его отмерен, а второго уже ждёт неминуемая опала.
Семья на многие годы укоренилась в Москве. Староконюшенный переулок, дом 26, квартира номер 1 — этот адрес будет кочевать из документа в документ. Эти цифры будут неизменны много лет.
А был это маленький особняк с мезонином, который без труда слизало с московского перекрёстка время. От Арбата на юг — Староконюшенный. Поперёк — Сивцев Вражек.
Вот там, на углу, и стоит особняк, что поделен на части множеством людей разного общественного сорта. Это теперь слова из песни не выкинешь — «Система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Тогда Поляковы вчетвером уместились в крохотном пространстве маленького домика. И ещё пятьдесят семь человек грели своим теплом старые стены — при той самой единственной уборной, о которой потом споёт Высоцкий. Окна выходят на поднимающийся вверх переулок, наискосок начинается стройка — там рабочие-сезонники возводят конструктивистский правительственный дом, а рядом — дома-недоростки, старая послепожарная Москва.
Арбат — не район. Арбат — страна, Арбат — символ.
После того как европейские армии откатились от Москвы, постепенно вымерзая, и легли по обочинам дорог как голубцы в сметане, Арбат застроился по-новому — усадьбами, сбегавшими к Москве-реке, небольшими домиками губернской архитектуры. Конец девятнадцатого века дополнил это пространство доходными домами. Особняки меняли владельцев, ветшали, а в начале двадцатых, когда в Москву хлынул поток людей со всей России, бальные залы дворянских особняков нарезали перегородками тонко, как хлеб в голодный год. Лепнина на потолке Поляковых уходила под стену-новодел, рвалась в рисунке. Но это была жизнь, укромное живое и жилое место внутри огромного и безжалостного города.
Здесь начинается воспитание характера.
Никто не зовёт нашего героя Виктором Николаевичем. Это потом тысячам людей будет странно вообразить, что его могли звать просто Витя.
На дворе стылый ноябрь 1924 года. Отец с сыном выходят на улицу в день главного государственного праздника. Мокрый снег подтаивает на улицах, стекает водой по стенам. Они идут по городу мимо портретов в витринах (витрины обильны, в них всё разнообразие новой экономической политики — часто основоположники марксизма обрамлены дамским бельём), мимо кумачовых полотнищ, что перемежаются причудливыми вывесками «Жемчуга от Тет-а-Тета», «Есть дороже, но нет лучше пудры «Киска-Лемерьсье». Отец и сын Поляковы идут по бульварам — к самому центру.
Мальчик останавливается у огромного стекла часового магазина на Кузнецком мосту, на котором сквозь новую краску ещё просвечивает надпись «Павел Буре». За витринным стеклом огромный земной шар с часовым циферблатом. С одной стороны часовую стрелку тянут четверо — русский рабочий, китаец, индус и негр, с другой стороны стоит Ленин с факелом в руке, а внутри земного шара неслышно стучит часовой механизм.
«Близок час мировой революции», — читает мальчик надпись, а про себя думает: как это устроено? Двигающиеся шестерёнки — вот это чудо, без их движения не настанет этот вещий час. Он оглядывается вокруг и не понимает, что это тоже знак, что с этим местом — бегущей вниз улицей, брусчаткой Кузнецкого моста — будет связана большая часть его жизни, и не раз пройдёт он этим маршрутом…
Московская прогулка в ноябре коротка — не тот сезон. На Волхонке они видят, как с моста поворачивает колонна странных кургузых автомобилей, выкрашенных в красный цвет. Над первым плещется в сером воздухе красное знамя, а по борту значится: «Рабочий-хозяин строит автопромышленность, которой не было у капиталиста-хозяина». Колонне заступали дорогу, горожане читали на бортах: «Первый АМО», «Обеспечим советским автомобилем детище революции — Красную Армию»…
Это были «АМО-Ф-15», которые собрали за шесть дней и шесть ночей перед праздником Революции. Мальчик смотрел на эти грузовики и не знал, что судьба делает ему очередной намёк — ведь полное имя этой машины «АМО-Фиат-15». Италия фыркает мотором, посылает нам привет сквозь страницы повествования, — но это первый советский автомобиль, а не отвёрточная пролетарская сборка.
Вот что пишет И. Студеникин в журнале «Отечественное автомобилестроение»: «Всё началось 29 января 1916 года. Совет министров России решил отпустить средства на заказ автомобилей для потребностей военного времени. Торговый дом «Кузнецов, Рябушинские и К°» (преобразованный в июне того же года в товарищество на паях «Автомобильный московский завод») заключил договор с главным военно-техническим управлением военного министерства на поставку автомобилей и получил ссуду на 11,5 млн. руб. (27 февраля 1916 г). Месяц спустя руководители торгового дома заключили еще один договор — с акционерным обществом «Итальянский автомобильный завод в Турине» (ФИАТ) о покупке за 6 млн. 785 тыс. руб. шасси трех типов, сконструированных ФИАТОМ, сроком на 10 лет. И к январю 1917 года на этой основе была создана и получила одобрение технической комиссии Императорского Российского автомобильного общества конструкция автомобиля «АМО-ФИАТ-15» грузоподъемностью 1,5 т. Предусматривалось выпускать 1500 таких машин в год»{7}.
Что видят наши арбатские жители? Случайный парад уродцев — довоенную машину, чудо прежнего мира, уцелевшее от пожара революции, или возрождение русского автомобиля под красной звездой? Всё-таки второе. Это была советская машина, «с русскими буквами на радиаторе, крышках блока цилиндров и клапанов, а также крышке распределительных шестерен, пробке сапуна, коробке передач, ступицах колес. Все детали были изготовлены у нас в стране из отечественных материалов, руками наших рабочих. Мнение автомобилистов было единодушным: пуск грузовиков — большой успех промышленности новой России». Через две недели три грузовика из этой десятки проедут две тысячи километров по маршруту Москва — Ленинград — Псков — Витебск — Смоленск — Ярославль — Москва. Будут чиниться в дороге, но достигнут дома без аварий и повреждений. Виднейший историк автомобильного дела Л. М. Шугуров замечает: «Здесь надо остановиться на вопросе о приоритете. «АМО-Ф-15», формально говоря, не был первым советским автомобилем. Какой же считать первым: несколько десятков «Руссо-Балтов», которые в 1918 году выпустил Петроградский филиал РБВЗ? Но фактически они были лишь собраны в советское время, а их детали, а тем более заготовки, созданы до октября 1917 года.