А вот осенью 1986 года у Полякова такого выбора не было — он не мог позволить себе, как Лихачёв, писать письма в ЦК и Сталину, чтобы его куда-то вернули.
В тот год Поляковы стали понемногу заниматься своей дачей, чего раньше не делали — отдыхали в министерском санатории «Сосны», где у них были постоянные комнаты.
И вот Поляков, совсем как Иван Алексеевич Лихачёв, с утра отправился на службу, как обычно — вроде бы, по рассказам жены, это была среда. В этом месте механизм судьбы и чёткого министерского расписания засбоил — он вернулся всего через три часа, прихватив с рабочего места какие-то папки.
Жена с интересом спросила:
— Переезжаешь, что ли, куда?
Поляков сел за стол и посмотрел в сторону:
— Слушай…
И рассказал о новостях.
Только через день или два по телевизору спокойный дикторский голос сообщил, что целую группу министров освободили от занимаемых должностей.
Впрочем, и тут субординация дала о себе знать — бывший министр никаких версий публично не выдвигал, ни в какие объяснения не вдавался и ничего не рассказывал.
На заседании секретариата ЦК КПСС, который занимался оформлением уже фактически совершённого отстранения, Виктор Поляков сообщил начальству несколько своих соображений относительно директора Коломникова, относительно новых заводов… Наконец, рекомендовал кандидатуру на своё место. Это был Николай Андреевич Пугин[21], генеральный директор Горьковского автомобильного завода. (Непреложной истиной для сотрудников министерства было то, что пост министра должен занимать руководитель крупного завода. Это было не просто традицией — это было внутреннее правило министерства…) И, что очень показательно, Поляков попросил разрешения на несколько дней поехать по своим депутатским делам, чтобы уладить некоторые вопросы.
Его жена позднее рассказывала, что и Михаил Горбачёв, и Николай Рыжков впоследствии сожалели, что именно Поляков попал в число отправленных на пенсию министров.
Олег Львович Точёнов[22], в 1987–1992 годах помощник Полякова, вспоминал: «На меня особое впечатление, помню, произвело, как недели через две после начала работы Полякова в НАМИ, раздался телефонный звонок:
— Это приёмная Генерального секретаря ЦК КПСС. Можно соединить Виктора Николаевича с Горбачёвым?
Я тут же Полякову доложил. Но так как дверь была неплотно прикрыта, а я в приёмной один, то всё-таки кое-что слышал и, думаю, не разглашу сейчас больших секретов. Как я понял, М. С. Горбачёв разговаривал с Виктором Николаевичем впервые после ухода его из правительства (обсуждение «поляковского» вопроса на Секретариате ЦК прошло без участия Горбачёва, его в это время не было в Москве). И теперь он интересовался, как Виктору Николаевичу работается на новом месте. Из дальнейшего разговора, точнее ответов — реплик Полякова, я понял, что были какие-то моменты, за которые Горбачёв хотел поблагодарить его и давал понять, что всё случившееся не им было санкционировано.
Это был сравнительно короткий разговор. Больше Поляков о нём не вспоминал, а я тем более не мог спросить его. Понимал: каждый человек должен знать ровно столько, сколько он должен знать»{127}.
Многие тогда гадали об этих причинах. В частности, некоторые соратники Полякова называли в числе его тайных недоброжелателей Вольского, тогда заведовавшего промышленным отделом ЦК КПСС. Говорили, что без санкции Вольского, фактически куратора этого и других министерств, человека из высших эшелонов власти, такое событие, как снятие Полякова, не могло произойти. Но и до, и после смерти Полякова Вольский высказывал мнение, вполне согласовавшееся с мыслями Полякова о промышленности страны, её проблемах и перспективах. Много добрых слов им было сказано и в адрес самого Виктора Николаевича.
Другие называют среди недругов Полякова Ивана Силаева[23], период руководства которого определяют не иначе как «силаевщина».
Действительно, мы упоминали о резких разговорах Полякова с Силаевым. (Ещё в те времена, когда И. С. Силаев был заместителем председателя Совета министров, руководителем Бюро по машиностроению — организации со сложной репутацией.) Но и такой преданный Полякову человек, как бывший руководитель Московской дирекции АВТОВАЗа Валерий Александрович Ильичёв, даже с некоторой обидой вспоминал свои встречи с Силаевым. Тот как-то предложил вместо триплекса (многослойного стекла, проложенного специальной плёнкой и оттого устойчивого к ударам) ставить на автомобили закалённое стекло. «Ну он же не понимает, ничего не понимает, нельзя же этого делать — ведь попадёт камень и разлетится это к чёртовой матери!!» — спустя много лет с ощутимой обидой повторял Ильичёв.
Возможно, произошла и иная, более сложная комбинация на самом верху системы управления страной.
Впрочем, это всё догадки — наряду с необходимым разоблачением чьих-то ошибок подозрением можно оскорбить многих достойных людей. А свои, быть может, объясняющие всё соображения Поляков держал при себе до самой смерти.
Сходились на одном — страна лишилась одарённого руководителя, и что важно — бессребреника. А ведь Поляков как личность не то что в преддверии рыночных отношений, но и в эпоху, что уже начали тогда называть застоем, был почти вымирающий тип.
Опальный министр ходил по своей квартире и молчал. Осень накатывала серым холодом, и было непонятно, что делать. Не жить же, и вправду, на даче новым Хрущёвым, в окружении грядок. Дача действительно была — странный, не очень приспособленный для жилья дом. Вовсе не министерский. Но и мысли о дачной жизни не возникало.
Безделье уничтожало.
Той осенью жена случайно услышала разговор мужа по телефону. Поляков говорил с директором НАМИ Кутенёвым. Было видно, что этот разговор стоит Полякову дорого — он фактически просил принять его практически без зарплаты — на любую должность: «Вы можете мне зарплату и сто рублей положить. Но я буду работать во всю меру своих возможностей»{128}.
Татьяна Даниловна вспоминала:
— Дело, конечно, не в зарплате было. И даже не в том, что он встал выше личной гордыни.
Безделье было хуже смерти — оно, собственно, и было смертью для Полякова, медленной и мучительной.
Глава шестнадцатая
НАМИ: НАДЕЖДЫ НЕ УМИРАЮТ
Отставка консула часто ведёт его к смерти, ибо человек, привыкший властвовать, жить в праздности не может.
«Мы смотрели на него как на небожителя. Мы, конечно, общались с ним и раньше, когда он был сначала заместителем министра, а потом министром, но это было иное общение — общение лошади и всадника. Им был построен Волжский автомобильный завод, при нём был построен Камский автомобильный завод, может быть, иногда он и выбирал не совсем правильные стратегии, но всё же, всё же… Это был если не бог, то что-то вроде, — вспоминал о Полякове Ольгерт Гируцкий. — И вот он пришёл к нам на работу…»
Олег Львович Точёнов, попавший в НАМИ сразу после института, отдавший ему большую часть жизни, говорил, что в стенах этого заведения имя Полякова звучало часто, но всё больше с интонацией «на небе Бог, в министерстве — Поляков». То есть это был человек, с которым, как и со всяким строгим начальством, лучше лишний раз не встречаться.
Полякова в первый день его работы директор встретил у входа, другие — замерли у двери кабинета. Обстановка была немного неловкой: с одной стороны — всесильный Поляков в опале, с другой — все присутствующие понимали масштаб человека, который пришёл к ним на работу. И при этом все также понимали, что бывшего министра сочувствием можно только оскорбить.
Виктору Николаевичу был выделен отдельный кабинет, определены его функции. Было видно, с какой радостью Поляков возвращается к делу своей жизни, надежды его на развитие отрасли крепли, несмотря на возрастающую нестабильность в стране. Но тут директор института уехал на пару недель и перед отъездом распорядился, чтобы Олег Львович помог Полякову в его отсутствие.
21
22
23