Глава восемнадцатая
ВЫСОКИЕ СТАРТЫ
Общий язык управления — вот что роднит любые высокотехнологичные производства.
Жизнь всё больше и больше давила на Полякова. Даже в мелочах, даже в привычках. Действительно, были у Виктора Николаевича особые привычки. В уже упоминавшемся романе Александра Бека «Новое назначение» есть очень показательный эпизод (вообще, этот роман может быть ключом к пониманию многих черт характера самого Полякова). Эпизод — даже целая история, рассказанная про наркома Онисимова, — говорит о том самом аскетизме. Действие происходит в 1943 году. В наркомате существует бесплатный ночной буфет, там можно перекусить, выпить стакан чаю — без карточек и норм. Но если там обнаруживаются яблоки, икра или копчёная красная рыба, то аскетичный нарком (главный герой романа) отправляет их в детский сад. Однажды он ловит своего референта за руку, а в руке у того зажат завёрнутый в пергаментную бумагу кусок сливочного масла. Нарком возмущён, но обращается к референту на «вы», а это дурной знак. И известно, что нарком может простить аварию, но нетерпим к нечестности, нечистоплотности, его бьёт дрожь негодования: «Использовать своё положение ради этого куска! Как вам не стыдно! Что вас толкнуло на эту подлость?» Но референт молчит. «Вон! — кричит Онисимов. — Сегодня же вы будете уволены как бесчестный человек!..» Но в последний момент оказывается, что это жена наркома попросила референта взять кусочек масла для маленького сына Онисимова. «Наступила очередь помолчать и для Онисимова.
— Ступай, — сказал, наконец, он. — И никогда больше так не делай.
Серебрянников, поклонившись, повернулся, но нарком ещё задержал его:
— Возьми это, — Александр Леонтьевич указал на свёрток. — Отдай в буфет.
Так поступил Онисимов. Он остро любил своего Андрейку, целовал, приезжая домой, крохотное тельце, прижимал к лицу сыновью подушечку, рубашечку, но не позаимствовал для сына из спецбуфета хотя бы кусок масла».
Эта болезненная, беспощадная щепетильность проявлялась и у Полякова. Владимир Каданников вспоминал, что однажды в Тольятти ожидалось большое начальство. Обед должен был состояться шикарный — в гостинице Портпосёлка. Полякову принесли меню на утверждение, и он начал читать: «Икра красная… Осетрина на вертеле, — и с раздражением отпихнул от себя этот список. — Бросьте вы, понимаете, вашу икру. Что они, икры не ели? Давайте лучше здоровую русскую пищу. Котлеты из настоящего мяса, картошку, грибы-огурцы там солёные»…
Этим словам Каданникова вторит Пётр Макарович Кацура: «А ещё добавляют, что Виктор Николаевич собственноручно вписал в то меню постные щи и гречневую, свою любимую, кашу. И перечеркнул жирно смету средств, выделенных на обед: «Это явное барство и излишество».
Или, Виктор Николаевич, что-то не так?
— Я уже не помню»{143}.
Записавший эти воспоминания Анатолий Шаврин, старейший и самый, пожалуй, авторитетный летописец истории АВТОВАЗа, дополняет их записью из собственной записной книжки семидесятых годов: «На заводе принимали какую-то делегацию — самого Полякова в Тольятти не было. В завершение визита состоялся, как было принято, «прощальный ужин». Отчёт о затратах на этот визит случайно попал на глаза генеральному. Разразился скандал. Поляков потребовал, чтобы деньги за «питейное» вычли из зарплаты организаторов, а их самих обсудили (и, очевидно, осудили) ещё и на заседании парткома».
Там же рассказана такая история: «Поляков приезжает с небольшой группой вазовцев на какой-то завод. Подходит обеденный перерыв, и гостей приглашают в столовую, в директорский спецкабинет.
Стол накрыт по-барски. Хрусталь, фарфор, еда явно не из общепитовского котла.
Начинаются тосты. Поляков слушает, даже поднимает рюмку, но не пьёт. Видя это, окружение тушуется, обед в темпе идёт к завершению.
— У нас ещё много дел.
Поляков встаёт, достаёт из кармана деньги и кладёт на стол возле прибора (явно больше, чем стоил обед).
Немая сцена. Кто-то в растерянности, кто-то обижен, кто-то лишь качает головой — как понять этого человека?»{144}
Или вот история, рассказанная Павлом Григорьевичем Чечушкиным.
«О феноменальной, по нынешним временам, щепетильности Полякова даже говорить как-то неудобно. Об этом истории ходили уже в то время, когда он был генеральным директором ВАЗа и отказывался получать премии: «Я и так имею зарплату замминистра, и ко мне эти премии отношения не имеют».
Уже в последние годы, когда он возглавлял аналитический центр и финансово-промышленную группу, его, знаю, долго убеждали изменить систему оплаты. «Нет, я не вхожу в менеджмент «АВТОВАЗа» и не имею права работать по контракту. Я просто наёмный управленец, и прекратите с этим». Даже, насколько знаю, написал записку Николаеву: спасибо, но, простите, я не могу согласиться на ваше любезное предложение. Не на публику работал, а просто он такой.
Поляков, конечно, может (и не заметив того) обходиться минимальным. Может забыть об обеде. Хорошо ещё, что у него такие секретарши, что берут инициативу в свои руки: «Виктор Николаевич, вы не обедали. Выгоняйте народ. И хотя бы чаю попейте».
Поразительный случай был во время моего пребывания в поляковской экспертной группе. Это в самой середине девяностых произошло, когда у нас на всё распределиловка была — на термосы, китайские шаровары, книги, стиральные порошки. А Поляков всегда какой? Ничего ему не надо — что надел, то и надел.
Как-то Людмила, тольяттинский секретарь Полякова, звонит Н. И. Летчфорду: «Николай Иосифович, что делать? Штаны у Виктора Николаевича лопнули по шву. По износу». Ну, тот срочно разыскивает кого-то, дает безотлагательное поручение (только без излишеств, иначе нам Поляков голову оторвёт), и после обеда мы вдвоём заходим со свёртком в кабинет. Людмиле:
— И никого не пускать.
— Понимаю.
Откровенно — подозревали, что скандал может быть, но сами так бодренько:
— Виктор Николаевич, переодевайтесь.
— Что это?
— Костюм.
Видим, он даже слов не находит.
— Ну, чего там, дело житейское. Не будете же вы до Москвы в лопнувших брюках ходить?
А у него краска к лицу приливает. И так зло:
— Уходите оба. Уходите! И заберите эту вещь!
Выходим как побитые.
— Людмила, под что ты нас подвела?
— А что, или я буду ему говорить, что у него брюки порваны?..
К вечеру Поляков улетал. День был летний, даже жаркий. Но он, выходя из кабинета, надел плащ, чтобы не было видно его брюк.
Николай Иосифович чуть не плакал:
— Он же теперь в жизнь не простит… А как старались, чтобы в размер попасть»{145}.
Рассказывали также о заграничной истории — о том, как советская делегация приехала подписывать очередной контракт. Визит совпал ещё и с Рождеством, и, как это бывает, фирма преподнесла своим гостям сувениры. И вот В. Н. Поляков обнаружил в своём номере коробку с этими подарками — по-видимому, это был стандартный набор подарков, отнюдь не бриллиантовые колье. Может, бутылка вина, письменный прибор… Тут же спросил, что это. Ему объяснили. И Поляков приказал немедленно сдать эти подарки обратно, приговаривая, что, пока не построен завод, никакие подарки неуместны. И конечно, вызвал понятные чувства у членов делегации и недоумение, смешанное с обидой, — у принимающей стороны.
А в его уже министерский период как-то накануне Восьмого марта на Кузнецком Мосту проходила оперативка, и оказалось, что один из докладчиков не владеет информацией.
Министр тут же перенёс совещание на завтра, и тогда один из участников недовольно заметил:
— Но так ведь завтра праздник.
— Какой? — сразу же спросил Поляков.
— Женский день.
Комнату, как ватным одеялом, накрыла десятисекундная пауза.
— А вы какое отношение к нему имеете?