И жизнь пошла своим чередом — по-поляковски…
Есть ли этому объяснение? Да, есть: и воспитание определённого рода, и характер, и обстоятельства. Вредил ли такой подход делу? Наверное, вредил.
Скорее всего, даже наверняка, дипломатией можно было решить вопросы быстрее. Но Виктор Поляков был человеком своего времени — и в определённый период, да ещё при его авторитете это срабатывало.
Однако перенос самоотверженности (в буквальном смысле этого слова) с одного человека на целые общественные структуры даётся трудно.
Как-то я спросил у его жены, не осталось ли каких-нибудь писем Виктора Николаевича. Ведь личные письма могут объяснить многое.
— Вы не понимаете, — ответила она и замолчала на несколько секунд. За окном истошно закричала автомобильная сигнализация — примета нового времени. — Вы не понимаете, о ком мы говорим, — продолжила, наконец, она. — Он не писал писем. Иногда он присылал мне записочки на крохотных кусочках бумаги с приглашением в театр. Просто тогда не было телефонов, да мы и не привыкли по ним звонить. А потом я звонила сама, да и то часто секретарю, чтобы не отрывать Виктора Николаевича от дела.
— И из Тольятти не писал? — спросил я с недоверием.
Она засмеялась:
— Не звонил и не писал никогда. Никаких открыток! У него были секретари, которым я звонила сама, они были в курсе и сообщали мне, что происходит. Никаких сантиментов такого рода у нас не было.
Действительно, Поляков строго дозировал свои слова. Башинджагян, вспоминая о привычках своего руководителя, заметил: «Я, кстати, пытался следовать правилу, что говорить надо меньше, чем тебе хочется, хотя, каюсь, это удавалось далеко не всегда. Поляков в этом мог служить примером.
Предельные сухость и лаконизм в обращении позволяли ему мастерски исключать из разговора всё, что не связано непосредственно с обсуждаемой темой, и таким образом максимально уплотнить деловое время. Без улыбок, шуток, отвлечений на любую побочную тему. Это было качество, присущее только ему и доведённое до абсолютного совершенства»{146}.
История промышленности знает много различных стратегией. Руководители компаний бывали жёсткими диктаторами или «своими в доску» атаманами. Одни рассчитывали свой образ с помощью дорогостоящих специалистов по рекламе и знаменитых психологов, другие не задумывались об этом никогда.
Виктор Николаевич Поляков был своего рода административным гением, управленцем высокого класса, сформировавшимся в то время, когда полная самоотдача на производстве была нормой. Однако он платил за это высокую цену, на которую решится не всякий руководитель — и в СССР, и в современной России, и за рубежом.
Ли Якокка в своей «Карьере менеджера» писал: «Кое-кто считает, что чем выше стоишь на служебной лестнице в корпорации, тем больше приходится пренебрегать семьёй. Ни в коем случае! В действительности как раз люди, занимающие руководящие посты, располагают свободой распоряжаться своим временем и возможностью уделять достаточно внимания своим жёнам и детям.
Тем не менее мне приходилось встречать много менеджеров, пренебрегавших своими семьями, и это всегда вызывало у меня досаду. После того как молодой сотрудник внезапно умер за своим служебным столом, Макнамара, тогдашний президент компании «Форд», издал распоряжение, гласившее: «Требую от всех покидать служебное помещение не позднее девяти часов вечера». Сам по себе факт, что пришлось издавать распоряжение, показывает наличие искажённых представлений о нормальном образе жизни.
Нельзя превращать корпорацию в исправительно-трудовой лагерь. Усердный труд очень важен. Но нужно также уделять время отдыху и развлечениям, встречам с детьми на игровых площадках или совместному с ними плаванию в бассейне. Если вы не делаете этого, пока дети ещё малы, потом уже невозможно наверстать упущенное».
Понятно, что проблемы по разные стороны океана, тем более когда этот океан не географический, а социальный, несопоставимы. Тем не менее как в США, так и в СССР эта подчинённость работе — не уникальное качество. Но именно в СССР она была практически бескорыстным служением.
Сотрудники завода рассказывали, что за весь период работы на ВАЗе Поляков не получал из кассы завода ни копейки. В Московской дирекции работал уже немолодой сотрудник, Михаил Захарович Брудный, который по доверенности Полякова получал в министерстве его зарплату и пересылал её в Тольятти с командированными, естественно, хорошо ему знакомыми и проверенными людьми. М. 3. Брудный был не болтлив, но однажды с досадой обмолвился одному из коллег, что, мол, «Поляков там сидит без денег, а подходящей оказии нет».
И это только одно из проявлений специфического поляковского бескорыстия.
Но не только с литературным героем Онисимовым, плодом обобщений и наблюдений Александра Бека, можно сравнить Виктора Николаевича Полякова. Есть ещё один реальный «промышленник», настоящий инженер и организатор производства, сравнение с которым будет весьма показательным. Это отец советской космонавтики Сергей Павлович Королёв.
В воспоминаниях космонавта Георгия Гречко есть чрезвычайно интересные заметки о Королёве. Сейчас мы попробуем их прокомментировать.
Итак, Гречко пишет: «Хорошо запомнилась первая встреча с Сергеем Павловичем. Произошла она сразу, как только я, выпускник Ленинградского механического института, пришёл в конструкторское бюро.
— Вас приглашает на беседу Главный, — сказали мне.
Признаюсь, вначале даже не поверил, — настолько это было неожиданно — руководитель крупнейшей организации хочет побеседовать со вчерашним студентом. О чём?
Помню — я засёк время, — мы проговорили почти час. Об учёбе в институте, о жизни, о книгах, о театре… Сергей Павлович оказался очень внимательным, доброжелательным собеседником, чувствовалось, что для него это не разговор ради формы, за ним ощущался интерес к новому инженеру его КБ.
Позже я узнал, что Королёв, несмотря на свою непостижимую занятость, беседовал практически с каждым новичком. При этом уже при первой встрече он убеждал: если у тебя есть идея, не молчи. Высказывайся, доказывай. Ненавязчиво подводил к убеждению, что из споров может прорасти рациональное зерно, из равнодушия же не родится ничего.
Наверное, поэтому его коллектив всегда был коллективом единомышленников».
Этим чувством коллектива и коллективной работы были сильны и строители ВАЗа, то самое ощущение работы единомышленников и позволило построить завод, никакое материальное стимулирование в середине шестидесятых ещё не могло заставить руководителей всех звеньев пропадать на работе по двенадцать часов. А то и больше.
Гречко, впрочем, говорит и о том, что «Королёв не был мягким человеком. У него был крутой,'Жёсткий, вспыльчивый характер. Все мы, сотрудники КБ, знали: за небрежность, невнимательность спуска не будет никому.
Помню, как-то я шёл с приятелем, и ему сказали, что его зовёт Королёв. На моих глазах мой спутник стал белее бумаги. «Что сейчас будет, что сейчас будет», — повторял он.
Но знали мы и другое: Главный отходчив. Однажды, во время разговора со своим ближайшим помощником, который, как оказалось, не выполнил свою работу в срок, Королёв взорвался:
— Идите сдайте пропуск. Вы уволены…
Но через два часа раздался звонок от Королёва.
— Как идёт работа? — спросил Главный.
— Никак. Вы же меня уволили.
— Не говорите ерунды. Не теряйте времени, у вас его и так мало.
И дальше Сергей Павлович стал увлечённо говорить о новой задаче. Больше всех от Королёва попадало тем, кого он любил».
Гречко вторит и конструктор Б. Е. Черток. «Через ведущих конструкторов, которые дополняли недостающее главному конструктору количество «глаз и ушей», Королёв так или иначе узнавал об основных срывах, даже когда производственники нас покрывали. Если мы ссылались на то, что изменения наших приборов или уже проложенных по борту кабелей были следствием изменений у наших смежников, СП немедленно перепроверял такую информацию. Сразу же при мне, Раушенбахе, Калашникове или Юрасове, в зависимости от того, кто в этот момент вызван по докладу ведущего, он звонил тому из главных, на которого осмелились пожаловаться. Разговоры по телефону всегда были нестандартными. Богомолову он раздражённо кричал по телефону: