Спирин сразу понял, о чём речь, он видел, с каким трудом Поляков поднимается по трапу самолёта, а перелёты между Тольятти и Москвой по-прежнему оставались неотъемлемой частью его работы. Ездил он и по заводам комплектующих, но уже, конечно, меньше, чем в прежние годы.
Дело было не только в решении сиюминутных «авральных» вопросов, задача Полякова и его соратников была сложной: создание тех самых «кровеносных сосудов» взаимовыгодного сотрудничества.
Два рычага были у Полякова, и он держал их крепко — собственная харизма и прямая выгода собеседника. Рычаг морали и рычаг рублёвый.
— Смотрите, цена на наши машины выросла на полтора процента, а на вашу продукцию — на пять. Мы с вами не можем так поступать, мы загубим машину…
Слова реяли в воздухе, мешались с сигаретным дымом, и всё это было частью давления на производителя, давления нравственного: «мы загубим машину», «нельзя»…
Но иногда Поляков использовал второй рычаг — и голос его становился жёстче, он намекал местным руководителям, что АВТОВАЗ ещё достаточно силён и может пойти на то, чтобы купить комплектующие за границей. А это означало, что несговорчивый руководитель сильно рискует — ну-ка, достаточно ли болит у него душа за свой завод, знает ли он, что будет делать, если потеряет такого заказчика?
А за окнами заводских зданий бушевало время «большого дележа», рынок, как штормовой ветер, сносил постройки, исчезали посёлки и заводы, люди снимались с насиженных мест. Появились странные способы торговли, что будут существовать именно в то время и останутся в русском языке надолго странными искусственными словообразованиями. Поляков в своих переговорах с производителями учитывал массу нюансов, например торговлю по бартеру[28]. И шкала цен у него была различна, с бартером или без, а пресловутый бартер включал не только автомобили, что по-прежнему пользовались большим спросом, но и материалы, и вовсе не связанную с автомобилем продукцию — вплоть до сельскохозяйственной.
Финансово-промышленная группа занималась огромным количеством вопросов, включая так называемые «развязки цепочек взаимозачётов». Зачастую одно предприятие было должно другому, это другое — третьему, и такие цепочки включали, бывало, несколько сотен заводов. Предприятия испытывали на себе налоговый пресс, но вместе с тем не могли получить даже уже заработанные деньги. Поэтому Финансово-промышленная группа давала рекомендации по взаимному зачёту таких долгов.
Совет Полякова не имел законодательной силы, он оставался именно советом, но подкреплённым точными цифрами, выкладками и сценариями изменений.
Об этом рассказывали так же красочно, как и о визитах министра Полякова на предприятия отрасли. Иногда выезжали на обыкновенных «жигулях-семёрке». Поляков привычно садился на заднее сиденье со своими бумагами и попутчиком, нужным для разговора, а сзади шла машина сопровождения. Это была вовсе не та машина сопровождения, что сейчас едет за большим начальником, увешанная мигалками и набитая охраной. Машиной сопровождения были обыкновенные «жигули», и находились в них помощники по работе, классные специалисты, инженеры, необходимые для переговоров… И вот шесть-семь человек этой группы отправлялись в путь.
Как-то Поляков и часть его экспертной группы приехали в Магнитогорск, на знаменитый металлургический комбинат. Руководство помнило Полякова и принимало его радушно, но на совещании раздавался недоуменный голос: «А почему вы пытаетесь диктовать нам ценовую политику?»
Поляков спрашивал тихо у какого-то из местных людей:
— Что это? Кто это такой молодой, да ранний?
А ему отвечали, что это вот настоящий новый русский, что это дилер, из тех, кто, покупая продукцию комбината, платил вперёд.
«Дилер» тоже было новое слово, чем-то созвучное со словом «киллер», и, конечно, никакие нравственные рычаги в этом случае использовать было невозможно. Время вылезало из иллюзий перестройки, как змея из старой кожи. Жизнь оказывалась жёстче любых представлений о кризисе — в конце восьмидесятых не было ещё накопленного десятилетиями опыта, перемены ещё не представлялись угрожающими. Но в начале девяностых всё стало иначе.
«Нельзя быть немножко беременной», — вздыхал печально директор завода, глядя не в глаза Полякову, а в сторону. Он имел в виду, что при абсолютной конкуренции в период первоначального накопления капитала уже нельзя уповать на слова «но для дела так лучше». Всё осложнялось политическим выбором общества, и, чтобы объяснить растерянность многих производственников, нужно рассказать историю простого человека того времени. Тогда «простой обыватель» (что есть слова не обидные, а означающие, что человек честно занимался своей работой, но не осуществлял политической функции; он работал, создавал машины, растил хлеб и детей, но не был искушён в политике) действительно делал выбор.
И в конце восьмидесятых — начале девяностых постучал в двери мировой катаклизм, и в политически активной части общества началась свара тех, кого неловко называли «патриоты» и «демократы». Первые, патриоты, устойчиво ассоциировались с прошлым — со стыдным временем застоя, с «гонками на лафетах», унижающей человека бюрократической машиной. Многие из «патриотов» вполне состоялись при Советской власти и занимали видные партийные и правительственные посты. Патриоты говорили обывателю: «Не верь демократам, они всё украдут. Говорят они красиво, но всё украдут непременно». Обыватель с недоверием относился к «патриотам», он помнил эти лица на трибунах и подозревал, что они-то, «патриоты», вернув себе власть, будут хозяйствовать дурно, неэффективно, и бюрократическая машина всё так же будет время от времени поддавать человеку-обывателю по загривку.
Но шёл обыватель к «демократам» и спрашивал: «Тут говорят про вас разное. И нам хотелось бы спросить… Прямо неловко даже… У нас богатая страна, мы делали ракеты и Енисей перекрыт нами. Мы, честные обыватели, создали многое, и нам есть чем гордиться. Но вы не разворуете всего этого, нет?» И «демократы» отвечали: «Да никогда в жизни! Да вы что?! Как могли вы подумать? Да вы, — продолжали «демократы», — через десять лет два автомобиля купите вот за эту красивую бумагу и колбасы восемь батонов». И обыватель говорил: «Я за вас!»
И тут же те, кто называл себя «демократами», всё украли. И через несколько лет оказалось, что из всей промышленности эффективно действует только нефтяная, фундамент которой, впрочем, был заложен ещё при Советской власти, а месторождения разведаны давно. Оказалось, что станки на многих заводах дышат на ладан, и как о большом успехе обывателю теперь сообщали, что охраняющая его армия купит тридцать танков. И честный обыватель стоял как оплёванный со своим дурацким гаечным ключом или рейсфедером в руках.
На фоне такого печального кадрового обстоятельства Виктор Поляков занимался экспертизой. Не всё было так ужасно, за ним стояла финансовая мощь АВТОВАЗа, и что ещё главнее — за ним стоял спрос на отечественные автомобили.
Да только было понятно, что прежние рычаги управления действуют всё хуже. И можно быть честным воином, в сражениях добывающим победу своему императору — пусть и ценой жизни, но тяжело понимать, что ряды твоих бойцов редеют, а нужен ли твой героизм императору — непонятно.
Менялась не только страна, менялся мир.
Есть история про «отвёрточную сборку», тип автомобилестроения, которого так боялся Поляков и об опасностях которого он много думал. Ему, побывавшему в Японии и Китае, эта проблема была знакома, что называется, «до винтика»: вернувшись из Японии ещё в семидесятые, он потряс подчинённых беспощадным сравнением советского и японского автомобилестроения.
Он прекрасно видел, как приходит чужое автомобилестроение в страны, где не очень дорога рабочая сила, и опасался появления полуготовых и готовых заграничных машин, которые могут убить советскую инженерную и промышленную структуру.
28