Интересно, станция моего детства – та ли, николаевская ли? Бревенчатый домина, большие окна, скрипучие двери – на платформу и на улицу. Буфет, деревянные диваны с высокими спинками и буржуйка в зале ожидания. Касса – окошечко. Нет, вряд ли сто лет. Пятьдесят, пожалуй. Подмосковные станции в основном модерн.
Итак, Грачев купил усадьбу и радикально перестроил. Отчего-то захотелось ему копию казино в Монте-Карло. Были слухи, что деньги выиграл. Ха! Уж скорее, проиграл: вышла-то едва половинка. Правда, на широкую ногу. Проект – нашего старого знакомого Кекушева. (Он, похоже, ходит по пятам Быковского, с интервалом в тридцать лет.) Гордиться особенно нечем, это не Метрополь, но все ж и не копия французской пошлятины. Я был в Монте-Карло и, если честно, Грачевка стократ лучше. Там – раблезианский публичный дом, здесь – уют, покой и глубокая, продуманная роскошь – в масштабе человека, а не толп. Ландшафтный парк – пруды, гроты, аллеи, мосты и острова посреди реки. Фирменный стиль Кекушева – технологические фокусы. Львы и кариатиды из экспериментального сплава, цинк с алюминием. Не вечного, увы. Довольно легко было отломать кусок хвоста – и кто этого не пробовал!
Почти всегда я один, среди соседей нет ровесников. Только на лето приезжает на дачу Леночка. У нее сухие губы, быстрые пальцы, длинные загорелые ноги. Глаза смеются. Застать, найти ее невозможно, она сама прибегает, когда хочет, и убегает. Она рисует, играет на пианино, учится в художественной школе, знает все на свете и кучу игр! Каждый день мы пробуем что-то новое.
У меня велосипед, немецкий, трофейный. Умею накачивать шины, смазывать втулки. Целый день в седле. Одно печалит: не пылит. Взрослые на велосипедах поднимают тучу пыли с дороги. А я нет, жалко.
В одну сторону от нашего дома тянутся переулки, заборы, одноэтажные домики, палисадники – до самого Чикаго, где асфальт и кирпичные дома.
Там нет жизни, один камень. В другую – яблоневые сады и картофельные делянки в пойме тихой Лихоборки. Весной она разливается желтой водой до самой станции, оставляя на кустах клочки сухой травы и глину. Из прясла забора можно сделать плот – блуждать по необъятной шири. Едва вода сходит, копают жирную землю, сажают картошку. По берегам кое-где дощатые мостки, полощут белье. С них удобно купаться, берега-то в камышах, в воду не зайти. Речка неглубокая, по грудь, по пояс. Мальки, лягушки, стрекозы. Теплая. Окунуться, потом найти в пойме уединенный островок, холмик, заросший ивами. Повесить мокрые трусы на ветку и загорать, слушать птиц.
На велосипеде съездить в Головино – по дороге сырая низина. Болотные травы, запахи, лягушки – все не такое, как у нас, яркое, острое, пряное. Мать катала меня туда еще в коляске. Низенькой, не как теперь. Головня Головинской колокольни: монастырь. Женский, Иконы Казанской Божьей матери. Не старый, середины XIX-го. Разграблен в 1922-м, закрыт в 1929-м. Три храма уничтожат в 1970-м. До XXI-го доживет одна звонница. По сторонам дороги большие ямы, берут глину для кирпичного завода. В старых ямах теплая вода, головинские мальчишки купаются. Завод – Никольский, очень старый, его построил крестьянин Терентий Иванович Донской. Кирпич едва ли не лучший в Москве, клеймо НКЗ. Приглядитесь, оно часто встречается в центре. День и ночь горят печи, пахнет дымом. Однажды мы с отцом идем к родственникам в новостройки у кирпичного. Дорожка вьется среди ям и болотной травы. Уже вблизи домов отец говорит: смотри, Окуджава! Я застываю, ожидая увидеть какое-то опасное животное, но ничего нет. Только усатый мужик копается в моторе Запорожца. Батя любил напевать «По смоленской дороге».
Рядом Аксиньино – там тоже церковь, но действующая, туда ходит одна из двух моих бабушек – в темноте дрожат свечи, пахнет старухами, страшно: боженька накажет. В двадцатые там служил Амвросий (опять!), архимандрит кремлевского Чудова монастыря – самого Чудова-то не стало. Расстрелян, как и священник той нашей, тоже Знаменской, церкви, в 37-м, в Бутово. Не возили по лагерям, не вели следствий, не шили дел. Пуля в лоб, все дела.
Лучше всего поехать в Химки, на Канал, на Залив: там ходят пароходы, летают быстрые Ракеты. Покачаться на волнах. Широкий песок, сосны. Вода в Заливе глубокая, теплая и чистая. Канал выкопали в 1933-35. Быстро – лопатами-то! Как раз в это время мой дед приехал сюда с Кавказа, построил дом. Поступил в аспирантуру Межевого института (теперь – геодезии и картографии), после преподавал там. Его жена, моя бабушка – картограф. Первенец, мой отец – совсем тогда маленький.