Но глупость, как известно, — не порок, а свойство, ее невозможно ни исправить, ни излечить, и в силу этого она сама по себе уже наказание[16] — что ж усугублять страдания убогого существа, издеваясь над ним и выставляя на всеобщее посмеяние! Не по-людски как-то: Ворону пожалеть бы, а мошенницу — к позорному столбу… Но — не получается! Потому что интуитивно мы понимаем, что крыловская Ворона наказана вовсе не за природную глупость — недаром же плачевный (для нее) финал в известном смысле можно квалифицировать как «горе от ума», то, что выражено пословицей «на всякого мудреца довольно простоты»: дураки не думают и именно этим отличаются от тех, кто разумом наделен, — наша же героиня позадумаласъ и… проворонила свой завтрак! Оказывается, крыловская Ворона — «с сердцем мех» во всех значениях слова сердце, т. е. не лишена ни чувствительности (на бесчувственную тварь никакая лесть не подействует!), ни ума. Во всяком случае Крылов не торопится, а точнее, не склонен обвинять свою героиню в глупости.
«На фоне естественных действий Вороны, ее желания позавтракать внутреннее действие призадумалась (sic!) выглядит комично, нелепо, — замечает в связи с этим В. Н. Капленко. — Содержание ее „дум“ неизвестно и, должно быть, не стоит внимания» (курсив авт. — А. К)[17]. На мой взгляд, это заключение страдает излишней категоричностью, а потому едва ли может быть признано справедливым. В первую очередь замечу, что собраться вовсе не значит желать. Комичным и нелепым поведение героини выглядит в первую очередь потому, что завтрак требует целого ряда подготовительных «мероприятий»: для начала надо взгромоздиться на ель, затем собраться (вознамериться) позавтракать. Крылов, как сейчас сказали бы, дает эту картину в «режиме реального времени»:
«Задумчивость» героини оказывается совершенно неожиданным результатом этих предварительных — и очень немалых! — усилий. Для читателя. А вот Крылов, кажется, именно к этому и вел: образ позадумавшейся вороны — гениальная находка великого баснописца. Только у него мы находим эту характеристическую деталь, в силу которой его героиня на фоне предшественниц выглядит, прошу прощения за каламбур, белой вороной. Конечно же, уже сам вид впавшей в задумчивость Вороны не может не вызвать смеха[18], однако достижение чисто внешнего комического эффекта — мелковатая задача для поэта такого уровня, как Крылов. Смею утверждать, что содержание дум осчастливленной Вороны не только стоит пристального внимания, но и имеет исключительно важное значение для понимания смысла басни.
Мыслями, посетившими вещуньину голову в столь, как оказалось, неподходящий момент, мы займемся немного погодя — определив, как Ворона стала счастливым обладателем кусочка сыра, ибо причина ее неожиданной задумчивости, как кажется, каким-то образом связана с даром небес. Предшественники Крылова выставляли своих падких на лесть разинь нечистыми на руку (виноват, лапу, точнее — клюв):
16
1(3 Недаром говорится: quos Deus perdere vult dementat prius (кого Бог хочет погубить, того он сначала лишает разума,
18
В заметках <Опровержения на критики и замечания на собственные сочинения> (1830) Пушкин вспоминал, что «А. Раевский хохотал над следующими стихами:
Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама». Поведение Гирея недаром вызывает хохот профессионального военного: Гирей, застывший посреди боя с поднятой саблей, выглядит неправдоподобно, нелепо и в высшей степени комично.