Однако вернемся к композиционным особенностям «похвального слова». Выше мы уже отметили, что взор Лисицы прикован к «лицу» Вороны: шейку, глазки, перушки, носок в совокупности обрамляют вожделенный кусочек сыра. Но это только внешняя сторона, самый верхний слой смысла — все обстоит гораздо интереснее. Дело в том, что у «приветливых слов» Лисицы имеется культурно-исторический прецедент, ориентацию на который — хотя бы на подсознательном уровне — не могли не различать современники баснописца. Итак, схема похвалы такова:
голубушка > красивое «лицо» > «сладостный, весьма приятный, пленяющий» голос > просьба спеть.
А теперь вспомним: «Голубица <…> покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно» (Песн. 2:14).[63] Совпадение практически стопроцентное. Однако это не единственная перекличка крыловской басни с ветхозаветной «Песнью песней». Буквально следом за приведенным стихом читаем: «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете» (Песн. 2:15). Если принять распространенное мнение, согласно которому виноградники аллегорически обозначают красоту, чистоту, свежесть, молодость Суламиты — т. е. ее природные дары, — то ее признание в том, что она «собственного виноградника <…> не стерегла» (Песн. 1:5), довольно легко экстраполируется на басенную ситуацию: Ворона не сберегла своего «виноградника» — и речь идет, конечно, не столько о кусочке сыра, сколько о внутреннем мире, деформированном самолюбованием и тщеславием.
Пожалуй, сопоставление с «Песнью песней» позволяет объяснить еще одну странную деталь, а именно породу дерева, на котором расположилась на завтрак Ворона. «В докрыловской традиции <…>, — пишет в связи с этим С. А. Фомичев, — казалось несущественным, на дерево какой породы уселась ворона со своей добычей (только у Сумарокова сказано конкретно: „на дуб села“). У Крылова же — ель; возможно, это подсказано известным русским обычаем вывешивать на кабаке еловую ветку, что обусловило фразеологическую синонимичность: ель — кабак; ср.: „идти под елку“ (в кабак); „елка (кабак) чище метлы подметает“» (курсив авт. — А. К.)[64]. В эти рассуждения вкралась явная неточность: в докрыловской традиции о породе дерева говорилось не только у Сумарокова — в поле зрения исследователя не попала Ворона из притчи Д. И. Хвостова, присевшая «на кусток ореховый». Представить ворону, сидящую на кусте орешника, довольно трудно — кажется, «отец зубастых голубей» здесь, как это часто с ним случалось, несколько увлекся[65]. Однако отдадим ему справедливость: именно он первым понизил статус «пиршественного» локуса — Крылов же «всего лишь» придал находке Хвостова более естественное «хвойное» обличье.
Но что сказать о «кабацком» генезисе крыловской ели? Полностью исключать возможность существования указанной С. А. Фомичевым ассоциации не следует, однако квалифицировать ее скорее надо как фоновую, маргинальную. Во всяком случае басня не содержит каких-либо дополнительных «зацепок» такого рода. Полагаю, что ель у Крылова навеяна ветхозаветным текстом: «ложе у нас — зелень; кровли домов наших — кедры, потолки наши — кипарисы» (Песн. 1:15–17). В Библии (в том числе и в «Песни песней») образ кедра, как правило, выступает в качестве метафоры (или элемента сравнения) красоты, богатства, роскоши, крепости, долголетия, мудрости, царственности[66]. Другое дело, что исполненный поэзии библейский образ в пространстве русской басни теряет свою символическую насыщенность: фигурально говоря, остается лишь «хвойность» дерева, избранного Вороной для утренней трапезы. Это и понятно: кипарис и кедр не столь обильно произрастают на Ближнем Востоке и в силу этого высоко ценились в древности, тогда как на Руси ельники не переводятся. Получается, что «царь-птица» облюбовала себе как бы «царственное древо» — что ж, как говорится, по Сеньке и шапка…[67]
Но вернемся к нашим сопоставлениям. Сближает Ворону с героиней «Песни песней» и портретная деталь: «…черна я, но красива… Не смотрите на меня, что я смугла…» (Песн. 1:4–5). Однако смуглость кожи Суламиты — не врожденный, а благоприобретенный признак: «солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники» (Песн. 1:5), — объясняет она. А что, интересно, сказала бы о своей черноте Ворона?
63
Ср. также: «Жительница садов! товарищи внимают
65
Любопытно, что в «Песни песней» фигурирует ореховый сад: «Я сошла в ореховый сад посмотреть на зелень долины, поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые яблоки?» (Песн. 6:11). Однако здесь имеются в виду не ореховые «кусточки», а деревья, на которых растет грецкий орех.
66
Ср.: «вид его подобен Ливану,
67
Ср., кстати, две эпиграммы Н. П. Николева на Наполеона, который, «оставя Москву, похитил с Ивана Великого крест, думая, что он золотой <…> но <…> крест медный <…>»:
(