Освежевав добычу, охотник вырезал хороший кусок мякоти из ляжки и бросил ворону, а тушу расчленил на части и разложил их на мху, чтобы мясо заветрилось. Закончив работу, съел кусок печени, заедая солеными комками свернувшейся крови из рассеченного оленьего сердца. Сырая оленья печень на вкус как свежевзбитое сливочное масло, ее много не съешь.
Туман по-прежнему то накатывал густой волной, то чуть расходился. Надо спешить. Начнется морось и погасит костры.
Гарт уложил часть мяса в рюкзак, а все остальное собрал в кучу и прикрыл шкурой от чаек. Но только взялся за лямки — каркнул ворон.
Сашка вскинул голову. На берегу напротив появился дракон. Четыре волчьих головы: крупная и три поменьше. Так не бывает! Где пятая?
Парень резко повернулся. Позади него стоял матерый и вбирал запахи. До него было шагов двадцать.
Окружили!
Охотника обложили!
Обошли по всем правилам!
Вот когда Гарт пожалел, что он не двуликий Янус и не может одновременно смотреть и вперед и назад. И в одной рубашке перед волками. Чтобы не испачкать куртку кровью, он снял ее и бросил рядом. На куртке капюшон. Накинуть — хоть какая-то защита, а так, если прыгнет сзади, сразу клыки в затылок.
Черная волна древней пещерной ярости накатила на человека. Тело вросло в землю, мышцы напряглись, нож стал продолжением руки, а зубов махом выросло штук сто, острых как шилья.
— Не отдам! — зарычал он. — Сами добывайте! — и повторил это заклинание несколько раз.
«Четырехголовый» замер: он внимательно слушал. Матерый сзади скалил зубы, казалось, он смеется.
Охотник медленно, без резких движений, надел куртку и поднял капюшон. Та-ак! Чтобы привести примитивный арбалет в боевое положение, надо опустить его вниз, наклониться, стать ногами на лук и потянуть тетиву руками-ногами-спиной, пока на крючок не западет.
Это секунд пять-шесть. Захотят, за это время в клочья разорвут. Но волки не тронулись с места. С арбалетом у груди Гарт стал пятиться назад, на противоположный берег ручейка, и пятился до тех пор, пока в поле зрения не попал и «сам». Неприятно иметь врага за спиной.
— А ну, пошел, пошел отсюда, если шкура дорога! — охотник шагнул навстречу волку и поднял арбалет к плечу, — ты стрелу получишь, мамка твоя — нож, а малых ногами раскидаю!
Матерый мягко прыгнул в сторону, сделал большую дугу и присоединился к своему семейству на том берегу ручья.
С оружием наготове Гарт пошел на них, выкрикивая короткие злые слова. Но не успел он поравняться с рюкзаком, как волки растворились в тумане. Гарт опустил арбалет и увидел, что он пустой! Обронил стрелу? Нет. Две висели на поясе, одна торчала в голове оленя. Забы-ы-л положить стрелу в желоб! Ну, не осёл ли? Сашка коротко рассмеялся, затем стал смеяться все сильнее и никак не мог остановиться, а потом смех перешел в кашель.
В другой кашель.
В щадящий больные бронхи.
В такой, от которого мокрота отходит.
Охотник отнес рюкзак «домой» и вернулся с волокушей. Перетащил к огню все до косточки, даже ноги, голову и толстый сизый шар оленьего желудка. И все это время кашлял. И плевался, как верблюд. И устраивал передышки. Ужас, сколько гадкой липкой слизи в легких больного человека!
Мясо он отделил от костей и уложил в яму, выстланную мохом. В другую яму уложил кости, в третью — жир: олень был очень жирный.
Затем Гарт вскрыл олений желудок, намазал его зеленым пахучим содержимым оленью шкуру, сложил ее конвертиком и прикрыл сверху плащом. Пусть ферменты работают, шкуру выделывают.
Над островом стоял туман и сыпала мелкая бесконечная морось. Устал Гарт, как пес, до боли в сердце. Куртка и штаны на нем промокли, но запасная рубашка, свитер, пуловер, носки и спальник, загодя уложенные в поваленную набок бочку, остались сухими. А вот и суп в кастрюле поспел! Сашка забрался в бочку, покрутился, устраиваясь, — ноги наружу торчат. Тогда он пристроил на бочку найденную ранее бамбуковую лодочку вверх килем, прикрыл ее днище пленкой из «поленоэтилена» и придавил жердями. В бочке он постелил брезент и свитер, сверху — спальник. Наложил себе дымящегося мяса в деревянное блюдо, налил бульона в бутылочный стакан, прикрыл костры досками и залез в бочку. В тесноте — не в обиде. «Диоген жил в бочке, мне просто переждать». Но еда не шла. Не хотелось, не жевалось, не моглось. Зато выпил стакан горячего душистого бульона. И второй. И с каждым глотком, с каждой каплей испарины чувствовал, как болезнь уходит из тела. И заснул. Проснулся, поел холодного мяса с белыми корочками жира на нем и заснул опять.