— Привередничаешь, паря, уже и оленина тебе не мясо, а ведь раньше ты и мышами не брезговал! — упрекнул его охотник.
— Вау-вау-вау! — затявкал Черныш. (Мыши — они жирные, мягкие и в любой мороз теплые. Вку-у-сно. Не то что это жестяное ухо!)
— А куропаточку не желаете, уважаемый?
— Вау-вау! (Кто ж откажется? Только добыть трудно, они сторожкие).
— А как ты насчет моржатины? Тут неподалеку есть. Правда, не первой свежести, но народы вкушают. И ты бы прогулялся. Жирку бы поел, на зиму б запасся, а то тощий такой — смотреть жалко!
— Вау! — печально тявкнул Черныш и сокрушенно потряс головой. (Был уже там, плюху получил от старших, и бургомистр чуть глаз не выклевал. Но мне повезло. Недалеко от тебя целое скопище превкусных костей с мясом. Чем не еда?)
Охотник принялся объяснять песцу действующие на территории России права частной собственности на «кость пищевую», но в один особенно красноречивый момент обнаружил, что слушателя нет. Убежал.
24. У моря
Спокойно, хорошо было на душе. И не хотелось, чтобы день кончался, а хотелось его продлить. Поужинав оригинальным блюдом — горячим холодцом, Гарт прикрыл кастрюлю досками и пошел на пляж. Уселся на камень, положил карабин на колени, вдохнул соль морскую. Легкий хиус гнал волну от берега в море, и возле самых скал не было никакого волнения, лишь легкая паутинная рябь.
Хорошо, тихо на душе.
Море. Берег. Чайки. Закат.
Черныш прибежал и лег рядом.
Стайка уточек выплыла из-за мыса.
Нерпа показала свой нос у самого берега.
За ней проплыл лахтак. Толстый. Между головой и попой проливчик и кажется, эти части тела плывут отдельно. Наверное, жирный.
Солнышко нехотя погрузилось в море.
Вода вблизи стала красной, чуть дальше оранжевой, зеленой и синей, а у горизонта — опять киноварь. Тихо-тихо. Капает с усов нерпы вода, чайка перебирает перышки, рыбка воду плавничком режет.
И слышно, как стучит и замирает сердце.
И слышно, как согласно дышат море и тундра.
И забываешь, что вал прибоя притаился в глубине.
Думал ли Михаил Юрьевич, что его мысли прозвучат через полторы сотни лет в Арктике, на семьдесят пятой параллели?
— Александрос, ты здесь?
— Здесь. Надо чего?
— Нет. Просто не хочется быть одному.
— И мне.
Сашка встал и пошел вдоль берега. Вспоминал отчий дом, своих сестер и братьев, детей, друзей, Сережет. Черныш легкими прыжками следовал за ним. И пусть. Говорят, Бог троицу любит. К биваку он вернулся поздней ночью. Разобрал крышу, откатил бочку в сторону, устроил себе постель, положил слева карабин. Накормил Черныша и забрался в спальник. А «домашняя животная», как говорит Полукарпьи, свернулась калачиком в ногах. Так и заснули.
25. Избушка
Утром раненько Гарт занялся строительством избушки. Надоело непогоду в бочке пережидать. Он выстрогал себе тяжелую деревянную лопату из лиственничной доски и вкопал угловые столбики на площадке размером два на три шага. Обшил столбики с обеих сторон досками, а серединку заполнил подручным материалом: камнями, песком и мхом. За три дня поднял стены чуть выше своего роста, чтобы ходить внутри не пригибаясь.
Очень плохо было без молотка. Своим железным шкворнем Гарт в первый же день пальцы себе поотбивал. И тогда вспомнил, что деревенские умельцы сверлили стекло медной трубкой, под которую подсыпали мокрый песок.
Песка кругом — море. Кусок алюминиевой трубки Гарт отломил от найденной ранее старой кровати-раскладушки. Подыскал подходящий обломок базальта, расклинил его в камне на берегу и стал сверлить своим «индейским луком», как будто огонь добывал: туда-сюда, туда-сюда. Не очень быстро, но все же за полдня, с перекурами, Гарт просверлил базальт алюминием. Насадил камень на рукоять — получился молоток-топорик, которым он и гвозди выпрямлял, и гвозди забивал, и доски по размеру обрубал.