— А как вы знаете куда бежать?
— Вау! (А у нас есть в крови компас Матери-Природы и он ведет нас без ошибок.)
— Гм-м… Ну, прибежали вы. И что?
— Вау! (Мы сразу ищем себе блондинку! Знакомимся, обнюхиваем друг друга и бежим дальше, строить себе нору.)
— Как это: «строить себе нору»? Вы умеете копать мерзлоту?
— Вау! (Нет, что ты! Мы, мужчины, ищем старую нору и вычищаем из нее снег. Наши блондинки залезают туда. Покрутятся-покрутятся, все обследуют-обнюхают и, если нора ей понравится, мы там остаемся, и нора становится нашим домом. Если не понравится — бежим дальше, находим еще одну нору. И опять мужчина вычищает и выбрасывает из нее все лишнее, а блондинка принимает работу. И так — пока ей нора не понравится.)
— Привередливые у вас блондинки!
— Вау! (Не без этого… Но мы понимаем, что она за семью переживает, и не ворчим.)
— А сколько бывает у вас детей в семье?
— Вау! (Когда как. Если много еды в тундре, блондинки наши и по десять и по двенадцать детей приносят. Если мало еды — двух-трех. А если совсем нечего кушать, скажем, у мышей мор, а куропатки откочевали далеко, эмбрионы в теле блондинок растворяются. Это лучше, чем если бы ощенилась, а малыши потом погибли бы от голода. Не так ли?)
— Как-то это не по-людски…
— Вау! (А по-людски и не надо! Мы — другой народ!)
— Все ясно. А в хороший год?
— Вау! (А в хороший год мужчина и кормилец семьи ловит в тундре мышей, куличков и куропаток и приносит добьиу жене и детям. Если удастся, и утиное, либо гусиное гнездо разорит, яйца или птенцов домой принесет, своим на обед.)
— Но ведь это грабеж и разбой!
— Вау! (А пусть лучше прячутся! Семью кормить надо или нет? Странные у тебя рассуждения. В тундре жизнь простая: один не убьет — другой не проживет! Сам же оленя убил и нерпу. Это что, не разбой?)
— Хммм… Ну, а на другой год опять эту же блондинку в жены берете или другую ищете?
— Вау! (Такое редко бывает — бывшую супругу встретить… Жизнь наша полна опасностей: охотники стреляют и ловят нас капканами. Много нашего народу гибнет от голода на паковом льду. Бывает мор от мышей перекинется, и народ наш массами вымирает.)
— Приходилось мне видеть летом лежащие повсюду тушки песцов, погибших непонятно от чего, и подумал я, что уж лучше бы эти песцы в капканы попали зимой, да шкурки их пошли бы на шапки и людей согревали, чем вот так вот массами гибнуть в тундре: ни себе, ни людям.
— Вау! (Нет уж, нет уж! Мама говорила, лучше умереть от болезни, чем попасть в капкан! Это такие мучения — не приведи Большой Отец!)
— А ты видел когда-нибудь капкан, Ваше Сиятельство?
— Вау! (Нет, не приходилось. Я ведь совсем молоденький. Этого года выпуска.)
— А я знаю, что капканы ты видел, но не обратил внимания. Я тебе потом все покажу и научу, как этих злодеев перехитрить. А сейчас пойдем дальше, заболтались мы, а дело стоит.
36. Грабеж и разорение
Вечером следующего дня Гарт закончил ремонт капканов по всему острову, завел плотик в бухточку, привязал и заякорил его и, радостный, направился домой. Маленький балок — избушка уже издали притягивал глаз и пробуждал приятные мысли.
Печку растопить, огонь послушать.
Раздеться в тепле. Одежду и обувь просушить.
Горячий, ароматный шулюм. Жирная оленина. Целебный чай.
И лечь на спину на твердой лежанке, под настоящей крышей, у настоящего окна, и всем телом до хруста в косточках вытянуться. До хруста, до истомы вытянуться, руки-ноги раскинуть и заснуть каменным сном, хоть бы и сто «босых» рядом бродили.
Но не тут-то было!
Остатки оленины, а в яме еще пол-оленя оставалось, съедены. Оглодки кругом поразбросаны. Из второй ямы тюленья туша выкинута. На берегу лежит, скелетом сияет, чайки на нем вальс «по ребрам» играют, остатки добирают. Снизка рыбы под окном исчезла, кастрюля отброшена, вешала для сушки мяса опрокинуты.
— Вот «босые» грабители, добра расхитители, без еды нас оставили! Что же делать будем, Ваше сиятельство?
— Вау! (Я побегу на бережок нерпу догрызать. Там на ластах еще достаточно жилок осталось. А ты и новой еды раздобудешь, и меня накормишь!)
— На колу мочала — начинай сначала!
37. Подготовка к отплытию
Гарт с тяжелым чувством привел в порядок свой двор, растопил печку, разложил костер, и прогрел над огнем ослабшую тетиву арбалета.
На знакомом ручье он подстрелил большую черную утку-турпана и снял с нее шкуру. Кишочки-потрошочки отдал «графу» а сам, не в силах больше терпеть, съел кусок сырого мяса, обмакивая его в морскую воду, запил еду отваром золотого корня и заснул как убитый.