И только затем ощутить, что зуб на зуб не попадает, что сердце бьется в горле, что колени плавятся и гнутся и стали мокрыми щеки.
— Боже мой! Я дома!
«Vater unser im Himmel Dein Name sei geheiligt! Amen!»
«Отче наш, Иже еси на небеси. Да святится имя Твое! Аминь!»
И прислониться к утесу, и поднять лицо к милому солнышку, и забыться.
41. Олени и волки
«А теперь — идем! Разыскать собаку, растопить печку, и — горячего чаю!»
Гарт вскинул карабин на плечо и взял в руки арбалет и штурвал, а молоток сунул в рюкзак. Домой не с пустой рукой.
Поднялся на берег, вглядываясь в зимовье, а потом присел на камень. Даже на расстоянии веяло нежилым от старых бревен, от почерневшей стены пристройки, от криво прилепленного к западной стене катуха, сарайчика для собак.
Но почему все так видится мутно? Это слезы или со зрением нелады?
Странное чувство охватило Гарта: будто он вернулся после смерти. Но как хорошо светит солнце!
Прогони, солнышко, мрачные мысли, верни глазам зоркость, а сердцу радость!
А где же Таймыр?
Куда этот сукин сын запропал?
Где этот прогульщик шляется среди бела дня?
Гарт стал обшаривать глазами горизонт и сразу легонько присвистнул: с пригорка, километрах в двух от зимовья, мчался табунок оленей, голов семь-восемь.
«Та-ак! Ну, и кого же вы, барашки, испугались? „Босого?“»
Через пару минут на пригорке появились три рыжеватых пятна. Большое и два поменьше.
Волки не спешили. Бежали трусцой. Взрослого оленя не догонишь. Но его можно испугать запахом, а в засаде, возле места, где должен пробежать табунок, поставить опытного волка-охотника.
Сначала Сашка подумал, что олени жмутся поближе к избе, чтобы избавиться от погони. Так уже случалось не раз, пока охотник не отбил у волков охоту появляться на его территории. Но проследив за направлением бегства «рогалей», Сашка с удивлением понял, что олени бегут мимо, что бегут они к берегу с очевидным намерением броситься в море и поплыть к следующему острову, спасаясь от хищников.
Олени знали, что зимовье пустует! Но и волки знали, что хозяина нет, иначе бы не появились на расстоянии выстрела из винтовки.
Так! Где тут матерый? Где тот волк, на кого гонят «загонщики» испуганное стадо? Сашка прикинул возможные варианты нападения из-за крупных валунов на берегу, и решил, что волк-перехватчик должен быть где-то рядом.
Осторожно, стараясь не клацать, охотник вынул все еще влажный затвор из карабина. Вытер его полой куртки, загнал патрон в ствол и положил карабин на колени. Теперь приходи, зверюка!
Неслышно, как привидение, появился волк из-за большого валуна в двадцати шагах от Гарта и стал вглядываться в набегающих оленей. Крупное тело его подобралось к броску, уши прижались, хвост струной. Гарт невольно залюбовался литой фигурой, но решил, что стрелять не станет. На загривке волка неряшливо свисали комки свалявшейся шерсти. Зверь вылинял, но старая шерсть не вся еще отошла, новая не до конца отросла и такая шкура не представляет ценности. А убивать животное зря… Мы зимой повстречаемся, волчара!
Гарт стукнул камешком по стволу карабина. Волк повернулся всем корпусом и поднял уши. Зверь и человек встретились глазами.
— А ну, пошел! Ты зачем сюда залез? Я же не тронул твое логово и волчат в июне, зачем ты нарушаешь закон тундры? — Сашка говорил спокойно, но строго, с металлом в голосе.
Матерый чуть пригнул голову, попятился и пропал за валуном. Олени были уже рядом, и Сашка поднял к плечу винтовку.
Упитанный бычок рухнул на бегу, остальные рогали бросились в воду и поплыли к небольшому островку метрах в двухстах от «домашнего».
Освежевав оленя, охотник расчленил тушу на части и прикрыл мясо шкурой от чаек. Прихватив заднюю ляжку, грудинку, и печень, поспешил к зимовью.
42. Таймыр
При взгляде на дверь у Сашки отлегло от сердца: она была подперта палкой, как он ее оставил. Но почему так тяжело в груди?
Глаза остановились на чурбане для колки дров, и Гарт чуть не вскрикнул: топор, как ни в чем не бывало, торчал в колоде!
— Вот он, злодей! — заорал Гарт. — Я его мщу, я его свмщу, я по дну морскому рыщу, а он вступил в преступный сговор с собакой и спрятался в колоде еще до отплытия! А совесть у тебя есть, башка твоя железная?
Топору стало уж-ж-жасно не по себе. Он закачался и упал с колоды кверху лапами. Обе щеки его тут же покраснели от стыда.
— Да ладно, чего уж. Иди ко мне дружок! Я очень рад, что ты остался дома, иначе лежать бы тебе на дне морском веки вечные. А скажи, где пес?