Я делал вид, что ловлю каждое его слово.
Просматривая отклики в чате, я увидел обидный отзыв за подписью некоего Гриши. Меня называли хлюпиком и почему-то голым пацифистом. Гриша жалел, что для меня не нашлось в свое время хорошего старшины, который выбил бы из меня всю дурь и мягкотелость.
— Кто этот Гриша? — спросил я Пророкова.
Тот пожал плечами:
— Бог знает… Мало ли народу шляется по Интернету… А хочешь, я тебе свой роман дам почитать? — неожиданно предложил он.
Я прочел с экрана несколько глав скучнейшего романа о пляжной жизни каких-то подростков и бессовестно расхвалил его. Мол, редко когда в наше тусклое время посчастливится прочитать такую вещь, и вообще, куда смотрят издатели, а эти старперы все вокруг захватили и не дают истинно талантливому человеку пробиться, наконец, к давно заслуженной славе.
— Ну, ты ж понимаешь, — говорил, краснея, Пророков. — Может, заступишься за меня… А то тут наезжают всякие диссидентствующие личности. Я уж им раз ответил.
— Где?
— Да вот.
И я увидел, как тот же самый Гриша, который ругнул меня за поэму, расхваливал роман Пророкова, находя в нем массу художественных достоинств и ставя его в один ряд с шедеврами литературы.
— Так это ты Гриша? — догадался я.
Пророков втянул голову и заерзал на стуле.
— Ну, ты ж понимаешь… надо ж как-то оживить…
— Конечно, конечно, — не подал я виду, — кто-то должен что-нибудь писать.
— Ты — молодец! Все правильно понял, — обрадовался Пророков. — Нужно, чтоб читали, а уж что напишут — неважно…
— Это верно, — поддакнул я, хотя смертельно обиделся на такой сволочной поступок.
Говоря, что Пророков пишет музыку, я не лукавил.
— Слушай, — сказал он мне однажды. — Я тут, понимаешь, познакомился с одним поэтом. Он сочиняет тексты для поп-звезд и для этой, как ее, певица такая, ну неважно… забыл, ну ты ее знаешь… Так вот, он мне дал десяток своих стихов… Я вот тут накидал музыку, если ему понравится — это реальные деньги. Если удастся продать, — а там знаешь, народ быстро слушает, ставит кассету в машине и по первым нотам, — нравится, не нравится, покупаю или нет, — все по-простому, ну так вот, он берет себе восемьдесят процентов. Но там и двадцати довольно будет! Он в этой цепочке, понимаешь? Там, чтоб с тобой говорить стали, кто-то должен тебя за руку привести. Иначе на тебя и не посмотрят даже, будь ты хоть Моцарт. Все схвачено. Надо под гитару, на простой «мыльнице» записать, только, чтоб было внятно…
И он показал мне несколько странных песен, которые я подобрал на гитаре и спел. Пророков режиссировал:
— Здесь вот надо не просто «а» петь, здесь с нарастанием надо, понимаешь вот «а-а-а!», а здесь как бы с загогулинкой и чуть в нос… И главное хорошо не пой… Пой, как он привык. Я вот тебе поставлю образец.
Мы прослушали целую кассету гнусавого какого-то дворового музыканта.
— Это его бывший композитор, — пояснил Пророков. — Они поссорились.
— Из-за чего? — спросил я.
— Из-за денег, — вздохнул Пророков.
Тексты были чудовищны. Как ни пытаюсь, не могу вспомнить ни одной строчки и даже не помню о чем… А нет, вспомнил… Мелодия напоминает китайские мотивы, текст приблизительно такой: «Симпа-симпа-симпатяга-симпа, симпатяга-симпа, подожди, постой-о-о-ой! Может мы с тобой не встретимся-а-а-а, ну а вдруг это любовь, любо-о-вь!» Дальше не помню… Наверное, такими и должны быть популярные песни… Хотя дать бы этому поэту кайло в руки, чтоб он узнал, симпатяга, что такое настоящая любовь…
В литературном клубе на Пресне я случайно познакомился со знаменитым «застойным» поэтом Истоковым. Клубом служила квартира в старом доме с небольшим зрительным залом, сценой и кулисами. Идти пришлось зимой, в темноте, через тугие ржавые ворота и низкий заставленный мусорными контейнерами туннель; входная дверь была задвинута грязной малярной бочкой. Хозяйничали там молодые люди, называвшие друг друга гениями, а одна серьезно-беременная девица, пристально оглядывая обувь всех входящих, заявила, что только что мыла полы и горбатиться тут даром больше не намерена.
Кто-то пел под гитару, кто-то читал стихи, после чего подали чай, и вот тут-то появился маленький лысоватый толстячок лет шестидесяти, перед которым явно заискивали и которого все вокруг очевидно знали, а я так видел в первый раз…
Все читали свои стихи. Прочел и я.
Старичок приобнял меня за плечи, проговорив:
— Неплохо… неплохо, молодой человек. Очень неплохо. У вас есть чувство… Запишите мой телефон.
Я потянулся за ручкой и заметил, что то же сделали все вокруг.
Вскоре я отвез Истокову поэму с надеждой на грядущую славу.
Он прочел ее и сказал через неделю:
— Хм… Что я могу тебе… М-да… Могу направить тебя в Литературный институт. Будешь учиться. Правда, не в моей группе. Я уже курс набрал. Но это неважно…
Вспомнив слова Пророкова о вреде литературного образования, я от учебы решительно отказался.
— Ну, как хочешь, — вздохнул Истоков. — Там у нас библиотека хорошая. Почитать можно много чего.
— А в вашем журнале напечататься нельзя? — спросил я, выведав, что Истоков, кроме всего прочего, еще и главный редактор журнала «Родники».
— Нет… Что ты… В нашем нельзя, — отмахнулся Истоков. — Вот сделали номер, не знаю, где на следующий денег брать. Да и поэзии у меня мало. Так что… М-да… Тяжело сейчас. И тебе тяжело и мне тяжело. Книгу моих стихов, — он выдвинул ящик стола и достал книжку в переплете, — вот посмотри. Подарить не могу, мало осталось. Так вот, издатель предложил бесплатно издать. Это то есть — мне ни гроша! Я говорю: вот вам! — Истоков сунул мне под нос внушительную фигу, сложенную из коротких толстых пальцев. — Вот вам! Видали! Я что на вас бесплатно пахать должен? Нет уж… М-да… Ну, вот. Другого издателя нашли, шестнадцать тысяч заплатил. Это хоть что-то. Там все по годам. А видишь — четыре года пропущено? Я и не сочинил ничего. Ну вот, я так и написал: за эти годы автор отчитается перед народом позже…
На прощанье, смачно расцеловав в обе щеки, Истоков протянул мне два билета:
— Юбилей у меня скоро. Чествовать будут в Центральном доме литератора, приходи, на вот тебе пригласительные. Концерт будет, я почитаю.
Этим всем жена занимается, я-то хочу, чтоб «Блюбэ» пело. Нравятся мне эти ребята. За душу берут. Поют про наше, русское… Но уж не знаю. Обещали. А там, как получится… М-да… Они у меня тут были. Ну, вроде как договоренность была.
В назначенный день зал был полон. Истоков первое отделение кое-как мрачно высидел на сцене за столиком рядом с женой — необозримо тучной улыбчивой женщиной. Вечер протекал уныло. Трое музыкантов в ярких рубахах под гитары приторно выводили романсы на стихи мэтра. Во втором отделении Истоков исчез и появился лишь когда началось его чествование. Он вышел нетвердой походкой на авансцену, куда один за другим из зрительного зала поднимались ораторы, и после каждого очередного панегирика, широко улыбаясь, восклицал: «Я лучший поэт России!», затем громко икал в микрофон. Соратники делали вид, что согласны, и лукаво скашивали глаза. Очевидно, всякий надеялся отыграться на своем собственном юбилее.
«Блюбэ» так и не дождались.
Я не послушался Пророкова и все же решил разведать почву для поступления в Литературный институт. К Истокову я обращаться не стал. Не было уверенности, что он меня помнит, да и шанс был упущен.
Снежным вечером, я проник под своды приемной комиссии. В холле меня встретила миловидная секретарь. Узнав, что я желаю поступать, она покраснела, как садовая роза, и, на ходу призывая Пал Палыча, выбежала в коридор. На ее крик из четырех дверей повалил народ, и все они принялись оглядывать меня с чрезвычайным любопытством. Один из них, маленький, лысоватый, с бородкой клинышком предложил мне стульчик и уселся напротив.
— Вы желаете поступать, молодой человек? — спросил он лукаво.