Другие издатели соглашались издать мою повесть, но почему-то непременно за мои же деньги, требуя тысячу долларов за пробный тираж в триста экземпляров. Эта затея казалась мне бессмысленной. Я желал зарабатывать литературой, а не давать возможность другим наживаться за мой счет.
Наконец однажды мне позвонил некто Хмулевич, представился издателем и объявил, что моя повесть подходит ему по всем статьям. Правда, меня насторожило то, что он никак не хотел встречаться со мной, предпочитая электронную переписку. Все же я настоял на встрече.
— У меня так мало времени, — мялся он. — Такой плотный график… Ну, хорошо. Приезжайте в галерею, там спросите меня, вам любой скажет.
Приехав к указанному времени, я еще издали увидел троих парней с ног до головы в черной коже в компании двух потасканных девиц из ряда тех, что стоят вдоль шоссе с недвусмысленными предложениями. Самого неприятного из молодцев, с щетинистой стрижкой и крысиным лицом, я отметил сразу. Подойдя ближе, я убедился, что это именно та галерея, о которой говорил Хмулевич.
— Где мне найти Хмулевича? — спросил я толстяка в очках, курившего возле дверей.
— А вот он, — кивнул толстяк, указав на крысинолицего.
— Он? — не поверил я.
— Он самый и есть, — подтвердил толстяк. — Не сомневайтесь.
Я подошел к кожаной команде.
— Вы Хмулевич?
— Да, — почему-то испугался крысинолицый и отступил на шаг.
Я представился.
— А-а, — глаза его забегали. — Очень приятно.
— Что? Новый автор? — усмехнулся, кивнув в мою сторону, заросший бугай в такой же черной коже, как и Хмулевич. — Ну-ну…
Это ж надо, чтоб самая противная харя, оказалась именно той харей, которая решила издать мой роман!..
Но семя недоверия крепко засело в моем сознании и, как оказалось, не напрасно.
Проклятый Хмулевич вдруг пропал, на телефонные звонки отвечал развратно-пьяный женский голос, требуя не звонить и обещая, что, когда понадобится, меня найдут…
Никто мне, конечно, так и не позвонил.
Когда моя куртка протерлась до подкладки, когда женщины стали покупать мне брюки, а пустые бутылки так упали в цене, что собирать их уже не имело смысла, я позвонил своему другу Гришане.
— Гришаня, друг! — сказал я. — Костлявая рука голода уже протянулась к моему горлу.
— Так иди работать, — посоветовал Гришаня.
— Куда?., куда я пойду работать, Гришаня? — возразил я. — Я же ничего не умею, хотя и способен на все… и потом, ведь я — гений, а где, позволь тебя спросить, ты видел хотя бы одного работающего гения?!
— Работай на меня, — сказал Гришаня. — Мне как раз нужны сумасшедшие.
— Но я же не сумасшедший, Гришаня!.. Я не больной, которому нужны утка, клистир и огромные санитары… Я не сумасшедший!.. Я просто хочу слушать пение птиц, встречать восход солнца, вдыхать ароматы трав и бродить по ночным улицам… И еще я хочу пить ключевую воду и обнимать землю, как женщину… И за это ты считаешь меня сумасшедшим? — обиделся я.
— Конечно! — ответил он.
Гришаня обитал в подвале без окон — солнечный свет никогда не проникал под его своды, длинная сырая лестница вела вниз и вглубь, со стен и потолка лохмотьями свисала потрескавшаяся штукатурка, под потолком качались ржавые лампы…
— Как же ты тут работаешь? — спросил я.
— А я и не работаю, — ответил Гришаня.
— Как же так, Гриня! Ведь никто не поверит, что ты каждый день по восемь часов просиживаешь в этой норе!..
— Никто и не верит, потому я здесь и сижу.
Кроме самого Гришани в подвале обитали незамужняя кассирша Зуля, кладовщица Валя и два работника, Марк и Захар. Марк был небольшого роста, толст и лыс; Захар — высок, грациозно носат и высоколоб. Еще был шофер Веня, который каждую пятницу уходил в запой, называя это жизненной философией лишнего человека. В редкие дни туманного просветления Веня покупал в ларьке жареную курицу и, прокравшись в самый глухой закуток подвала, где кислорода содержалось едва ли больше, чем на Луне, сжирал ее без остатка.