Мелодия из титров «Секретных материалов» прозвучала неожиданно громко. Полянский порылся в поисках телефона, выронил ключи от машины. Необычный призрак Натальи будто чуть расплылся в пыльной дымке.
Тимофей был раздосадован таким несвоевременным звонком. Номер не определился, и ответил он резковато:
– Да!
– Вы – Полянский? – растерянно откликнулся незнакомый женский голос.
– Да! Слушаю!
– Вы, наверное, меня не помните. Меня зовут Катерина. Я подруга Сони Данкевич. Мы с вами в мае раз встречались у фитнес-центра после её тренировки!
– Здравствуйте, Катерина! Чем могу помочь? – Тимофей нетерпеливо вздохнул, скрывая раздражение от невидимой собеседницы.
– Извините, пожалуйста. Вы, кажется, Тимофей?
– Да, слушаю вас!
– Тимофей, мы с Соней вчера были на вечеринке у друга, он праздновал день рождения…
– Катерина, мне сейчас не очень удобно разговаривать. Чем могу помочь?
– Тимофей. Соня ушла из клуба раньше меня, и в компании довольно подозрительного мужчины. Я до сих пор не могу до неё дозвониться! Я боюсь, что с ней что-то случилось!
В это время Полянский уже шёл мимо церкви Царя-мученика. Солнце освещало стены раскольничьего храма, оштукатуренные в тёплый пастельный персиковый цвет. Вздохнул, подняв глаза на узкую невысокую колокольню. «Дай, господи, разума и терпения!».
– В каком клубе вы отдыхали?
– В Милютинском переулке.
Тимофей резко остановился. Очень нехорошее предчувствие шевельнулось внутри холодной жирной гадюкой.
– С кем она ушла? – спросил, стараясь не выдать беспокойства.
Он присел на первую же попавшуюся чёрную чугунную лавочку у чьего-то памятника из светлого полированного гранита. Нужно перевести дыхание.
Девушка тарахтела, перебивала сама себя. «Очень высокий, в чёрном костюме, длинные белые волосы… он пригласил одну только Соню, угощал шампанским! Я слышала, что этот фрик толкает какую-то хитрую наркоту!… Соня выпила… они ушли вместе! Полдня прошло. Я боюсь за неё… Что нам делать?».
Сбросил вызов. Промахнулся смартфоном мимо кармана, медленно поднял его с сухого гравия. Машинально разгладил усы и бороду, достал платок и промокнул лоб. В висках застучало, пульс оглушительно забарабанил в затылок.
Полянский вспомнил душный осенний вечер шесть лет назад, отделение хирургии в маленькой больнице на окраине области. Дешёвый кафель в трещинах квадратиками на полу. Запах пересушенного белья из автоклава. В его голове зазвучали из недалёкого прошлого истеричные вопли.
«Не смей! Не смей! Нет! Не смей!».
Из-за швов она не могла сидеть. Подложена окровавленная пелёнка. На плоском животе и тощих бёдрах повязки, приклеенные пластырем. Лицо и губы почти того же неживого цвета, как и гипс, в который замазаны треснувшая ключица и плечо слева. Николь лишь немного приподнялась на правом локте поверх жёсткой казённой простыни. Кричала, будто швыряя в него хрустальные рюмки, каждое слово разлеталось звенящими осколками о стену за спиной Тимофея.
«Не смей его трогать! Нет! Не смей! Слышишь? Не смей!».
«Он изувечил тебя, и мог убить, Ника!» – он сжимал мелко дрожащие пальцы.
«Вы все убиваете меня! Каждый день! Все! И пусть! Мне хорошо с ним! Слышишь? Мне было хорошо!».
Сколько силы нашлось в этом хрупком теле. Полупрозрачные пальцы сжимали грубую выцветшую ткань. Огромные зелёные глаза Николь казались ещё больше на осунувшемся личике, на висках и скулах сквозь тонкую кожу светились вены. Нужно было ещё доплатить, и попросить дать ей общий наркоз, тогда успел бы уехать, и она не остановила.
«Не смей его трогать! Не смей!».
«Но то, что он сделал! Я не хочу, чтоб ты снова проходила через это!» – язык еле ворочался, горло сжало.
Он даже не пытался звучать твёрдо и убедительно. Глаза щипало горячим песком. Собравшись, только чтоб не разрыдаться тут при ней, Тимофей смотрел на вспучившуюся краску под потолком палаты. Грязноватые потёки в углу. Пузыри остались после протечки крыши, частично чешуйки осыпались, открыв старую стену.
«А я хочу! Мне было хорошо с ним! Только с ним! Не смей его трогать!» – визжала его нежная русалка. – «Не смей, слышишь! Если ты что-то сделаешь, я не буду жить! Кроме него мне нечего терять!».
Тогда он послушал её, пообещал. Клял себя за мягкость, но боялся, знал, что она действительно умрёт, не станет пугать суицидом. Она так много для него сделала. Её водянистое тепло обманчиво сулило нормальную человеческую жизнь. Эту странную привязанность посчитал бы здоровой только слепой. Когда Ника поправилась, свозил к Красному морю немного погреться и восстановиться.