Виктор, не обращая внимания, продолжал лежать, смотря вниз.
Галя схватила его за концы шарфа и потянула, стараясь поднять на ноги.
— Готово! — заорал Виктор. — Есть в полете!
— Пошел! — Он захлопнул дверцу.
Виктор откинул капюшон, снял шапку, развязал шарф. Лицо его было возбуждено. Потирая озябшие руки, он лукаво поглядывал то на Галю, то на Алексея. Алексей выжидательно смотрел на Виктора.
— Ну, говори, — строго сказал он. — Что за багаж у тебя?
— Обыкновенный. Конечно, не чемоданы.
Сегодня Алексей с необычайной остротой воспринимал все. Догадка сверкнула в нем. Он схватил Виктора за рукав.
— Блок труб! — крикнул Алексей, чтобы заглушить шум винта.
— Что ты кричишь? — отступил Виктор. — Я не глухой.
— Ты прикрепил к вертолету неразобранный блок труб?
Виктор смотрел на Галю, словно искал у нее защиты.
— Отвечай, ты поднял со снега блок труб? Это ты придумал?
— Я? Ничего подобного. Просто система ассоциаций.
— Каких ассоциаций?
— Геликоптер и стены. У американской тюрьмы каменные стены, а здесь ледяные торосы. Груз переносится через непроходимые препятствия по воздуху.
— Переносится? Только переносится? — закричал Алексей, вскакивая и ударяя Виктора по плечу.
Тот даже присел, не понимая еще реакции Алексея.
— Только переносится, — осторожно подтвердил он. — Больше ничего. Легонько опустим трубы около подъемных кранов и… финита!
— Нет, это еще не все!
— Почему не все?
— Вертолет вытащил трубы из проруби?
— Вытащил.
— Так зачем же тебе подъемные краны? Не нужны они! В этом главное! Сразу вытаскивать весь блок, не разбирая, и сразу же его весь целиком опускать в прорубь вертолетом.
— Эвоэ! — почесал затылок Виктор. — Это уже не только ассоциация. Жаль, я не додумался.
— Это решение вопроса. Спасибо тебе, Витяка.
— Пожалуй, не только мне.
— Не важно кому! Важно другое…
— Что блок труб будет доставлен через торосы, — договорила за Алексея сияющая Галя.
Блок действительно был доставлен и аккуратно спущен вертолетом прямо в полынью, ожидавшую труб.
Алексей тотчас решил лететь на гидромонитор к Федору. Расхрабрившийся Виктор попросил было Алексея доставить вертолетом еще хоть один блок, но Алексей и слушать его не захотел.
Никогда еще Алексей не ощущал такого творческого подъема. Все в нем внутренне светилось, клокотало, рвалось наружу. Мысль была холодной, острой. Мозг был чувствителен к любому возбуждению. Он мог бы месяцами проходить мимо того, что сегодня послужило для него толчком к умозаключению, выводу, обобщению.
Именно сейчас, ни минутой позже, хотелось ему в корне пересмотреть весь технологический процесс строительства мола, именно сейчас он ощущал в себе богатырскую силу, разбуженную каким-то волшебством, дремавшую во время будничных забот.
Что же вывело его из этого состояния будничной заботы?
Алеша посмотрел на Галю. Робкая, напряженная, она сидела на алюминиевом стуле около него и выжидательно смотрела. Виктор ушел в кабину пилота, Алеша взял ее руку.
— Знаешь, о чем я думаю?
Галя отрицательно покачала головой.
— Знаешь… настоящая любовь способна пробудить все лучшее, что только есть в человеке. Немощного сделать силачом, бездарного — талантливым, завистника — благородным, слабого — героем.
— Ты говорил, что… она. — Галя не смогла выговорить слово «любовь», — что она может помешать…
Теперь Алексей замотал головой, взял в свои руки обе Галины руки, крепко сжал их.
Вертолет шел на посадку. Он опускался прямо на борт гидромонитора. Алексей тотчас вызвал Федора в свою каюту. Дядя Саша спал, и они не стали его тревожить.
Галя, молчаливая, но взволнованная, чего-то ожидающая, счастливая, присутствовала на совещании.
Алексей горел. Горел новым чувством, горел идеей, которую он смог развить из полуозорной выдумки Виктора, горел верой в великое дело, которое теперь ему под силу, под силу всем его товарищам.
Федор смотрел на друга с недоумением, не понимая, что с ним происходит. Алексей же увлеченно рассказывал ему, как надо строить мол, не разбирая блоков труб, перенося их по воздуху вертолетами. Алексей предлагал, чтобы они втроем — он, Галя, Федор, не сходя с места, за ночь подготовили эскизы, схемы и проект приказа по строительству, чтобы представить его Ходову, по возвращении того из Москвы.
Федор, дымя трубкой, выслушал Алексея.
— Не согласен, — сказал он. — Чертежи, эскизы, приказ. Мало.
— Чего же ты хочешь? — удивился Алексей.
Выцветшие брови Федора были сосредоточенно сведены.
— Соберем вертолеты со всей стройки. На опытном участке начнем работу по-новому. Немедля!
— Правильно! — воскликнул Алексей. — Спасибо, Федя. Вот это будет помощь!
— Пойду распоряжусь, — сказал Федор, поднимаясь. — Готовьте чертежи.
Всю ночь Галя и Алексей работали, склонившись над одним столом. Алексей весело насвистывал и без конца ломал карандаши. Галя время от времени украдкой смотрела на него. Когда Алексей взглядывал на Галю, глаза его светились счастьем.
Закончив один чертеж, Галя откинулась на спинку стула.
— Алеша, силища в тебе, одержимость шальная! Ты и чувствовать и любить должен как-нибудь по-иному, по-своему. Это о тебе Маяковский писал, помнишь, я обещала прочесть:
Любить — это значит:
в глубь двора вбежать и до ночи грачьей, блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи.
Любить — это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником.
Алексей поставил локти на стол и, положив на ладони подбородок, внимательно смотрел в черные Галины глаза.
— Любить? — повторил он. — Это ревновать к Копернику, к Павлову, к Мичурину. Их считать соперниками. Любить — это дорваться до любимой работы, силой своей играючи. Как ты вовремя это вспомнила, удивительная ты, Галя! — И он продолжал, все так же пристально смотря Гале в лицо: — Любить… Может быть, любить — это, взявшись за руки, идти вперед?
Галя протянула ему обе руки. Он схватил их, привлек Галю к себе и стал целовать ее:
— Люблю, люблю!
Галя отвечала ему, задыхаясь, пытаясь вырваться, чтобы вздохнуть. Только и успела спросить, сияя глазами:
— Почему… только теперь знаешь?
— Почему только теперь? Потому, что силу ты мне невиданную подарила.
— Осторожно… Алеша, любимый… — шептала Галя.
Но как ни помогала любовь взлету творческой фантазии, закончить к утру чертежи она помешала.
Федору ничего не оставалось, как прислать им в помощь уже вышедших на работу чертежников.
Глава четырнадцатая
ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
Радист Иван Гурьянович, как говорится, сбился с ног. Радиограммы сыпались на него дождем. Это были сводки о весенних всходах в Кара-Кумах, обязательства нефтяников Сахалина, цифры выплавки стали по всему Советскому Союзу, сообщения о высотном рекорде самолета, о выработке электроэнергии на атомных станциях, о ходе специальных работ в Проливах, сводки и доклады с бесчисленных участков грандиозного промышленного и строительного фронта.
Весь этот поток радиограмм, обрушившихся на радиорубку гидромонитора, был адресован Волкову.
Но ни самого Волкова, ни телеграммы о его прибытии не было. Всем собравшимся в салоне капитана было ясно, что вместе с Ходовым, которого ждали с минуту на минуту, прилетит, очевидно, и сам Волков, приказавший переправлять ему корреспонденцию сюда.
Александр Григорьевич порывисто распахнул дверь в салон:
— Встречайте! Летят!
Федор и Алексей поспешно оделись и вышли на палубу. В лучах прожекторов вертелись серебристые вихри снежинок. Матросы сметали с палубы снег. Он лежал на поручнях, на крышах ларей, в углублениях иллюминаторов. Ванты казались сделанными из толстых белых веревок.