Так Маша стала помощницей Овесяна. Скоро она сделалась ему необходимой. Строгая к себе и другим, дотошная, въедливая, как говорил о ней Овесян, она прекрасно дополняла безудержного академика, систематизировала его опыты, оформляла блестящие, стремительные, но слишком отрывочные подчас выводы.
В лаборатории Маша довольно деспотически командовала двумя техниками. Те сначала злились на нее за безмерную ее придирчивость и требовательность, потом стали уважать за спокойствие и справедливость, наконец, даже полюбили…
Немало хлебнула горя за последние годы лаборатория Овесяна. Сколько было неудач! Пятьдесят тысяч опытов! Овесян сам сгоряча назначил эту цифру, вспомнив, что Эдисон в поисках материала для электрической лампочки накаливания испробовал пятьдесят тысяч нитей.
Когда серия опытов Овесяна начиналась, техники Федя и Гриша были совсем юнцами. Долговязый Федя мечтал стать мастером спорта по футболу, а Гриша, робкий и мечтательный, готовился в консерваторию. Маша с самого начала не пожелала считаться ни с какими спортивными званиями или музыкальными дарованиями. Беда, если в лаборатории сделано что-нибудь не так, как нужно! Впрочем, оба они в своих стремлениях преуспели больше, чем Маша с Овесяном в решении своей задачи.
Пятьдесят тысяч опытов — это 49 999 неудач.
И каждый день в различных вариантах повторялось одно и то же. Менялись условия, достигались нужные температуры и скорости полета частиц — ядра водорода мчались друг на друга. Фиксировался результат. Ничего не получалось. Снова ядра водорода — протоны разгонялись в циклотроне, приобретали миллионы электроновольт энергии. Направленные Машей в цель ядра вторгались в глубь вещества, проникали в чужие атомы, сливались со встречными ядрами. Снова фиксировался результат… и снова не удовлетворял он экспериментаторов. И так день за днем.
Академик просматривал дневники научных наблюдений, горячился, сердился, иногда махал рукой и предлагал «бросить все к черту». Маша тогда сводила брови, отбирала у академика записи и напоминала, что до пятидесяти тысяч еще далеко. Тогда-то Овесян и решил, что опыты следует вести в параллельных лабораториях. Над поставленной проблемой вместе с Машей и Овесяном стали работать многие ученые.
Академик сказал однажды Маше:
— Неистовое у вас упорство. Словно броню сверлите.
— Закаленную броню, — поправила Маша.
— Потому и стружки нет, один скрип, — вставил футболист Федя и тотчас съежился под Машиным взглядом, стал ростом с Гришу.
Часто академик сам засучивал рукава, менял условия опыта. Маша тогда стояла за его спиной, ревниво следя за каждым его движением. Овесян работал быстро, уверенно, как опытный хирург.
— Заколдованный круг, — бормотал Овесян и, хлопнув дверью, уходил в свой кабинет.
Минуту спустя через дверь слышались звуки Лунной сонаты Бетховена. Вот уже несколько лет Овесян, ничего другого не игравший, с завидным упорством разучивал на рояле без посторонней помощи Лунную сонату.
Маша переглядывалась с техниками и принималась готовить новый опыт.
Вдруг пассаж обрывался, и возбужденный Овесян влетал в лабораторию:
— К черту! Меняйте все. Сделаем вот так. — Маша методически записывала. Академик торопил ее, сам тянул провода, менял схему, включал электронные лампы, возился с вакуумным насосом, перемазав в машинном масле рубашку, требовал по телефону подачи в лабораторию сверхвысокого напряжения.
Со временем Овесян стал реже заходить в лабораторию. У него появилось много разных дел. Маша стороной узнавала, что он выступает с докладами по совсем другим вопросам, наконец, услышала, что он уехал, не простившись, за границу для участия в конференции защитников мира. Маше не хватало чего-то очень важного, ей было тоскливо. Когда-то она смеялась над своей детской влюбленностью в пламенного профессора, а теперь… Сегодня он должен снова появиться в лаборатории. Она мучительно искала выхода. Никогда с таким творческим напряжением не готовилась Маша к приходу академика.
И он пришел.
Маша привыкла, что он вихрем врывается в лабораторию. Часто он налетал на Машу, раскинув руки, порой даже шутливо сжимал ее в объятиях, глядя при этом на показания какого-нибудь прибора.
Сейчас Овесян молча вошел и остановился у двери. Пока Маша шла к нему, он рассеянно оглядывал лабораторию.
— Пыль, — усмехаясь, показал он Маше на заброшенные схемы.
Маша вспыхнула:
— Вы же сами не позволяете прикасаться…
Овесян кивнул головой, взобрался на высокий табурет:
— Ну?
— С водородом ничего не выйдет? — с укором спросила Маша.
— Нет, почему же? — снова усмехнулся академик. — У других получается. Тяжелый водород сливается с тяжелым или сверхтяжелым, дейтерий с тритием… Миллионы градусов… миллионы атмосфер…
— И в результате взрыв! Разве это нам нужно? Иногда я думаю, к чему могло бы привести безумие взрывов. И всякий раз вспоминаю вами же нарисованную картину. Помните, вы рассказывали одной девочке… Холодные шары в мертвом мраке, бессмысленное движение безжизненных тел…
— Так, так… — поощрительно кивнул академик.
— Кстати, о девочке, — неожиданно сказала Маша. — Я хочу открыть вам одну детскую тайну.
Академик стал рассматривать ногти.
— Помните… когда я впервые слушала вас. Я была потрясена. Тела теряют свою длину при больших скоростях.
— Закон Лоренца — Фицджеральда? — вскинул брови академик.
— Я все время думала об этом без вас. Ведь ядра водорода летят с огромными скоростями. Это значит, что одно для другого они теряют длину. Если ядро — шарик, то оно превращается… ну, в диск, не имеющий толщины…
— Постойте, — соскочил академик с табурета.
— Нет, подождите, — схватила его за руку Маша, — если такие диски встречаются под разными углами, им значительно труднее задеть друг друга, чем шарам.
Маша видела, как загорелись глаза у Овесяна, как преобразился он весь.
— Черт возьми! — сказал он, удивленно вглядываясь в Машу. — Не хотите ли вы сказать, что надо резко уменьшить скорости? Во всяком случае, это стоит проверить!
— Ну, конечно. Помните, вы как-то говорили, что нужно организовать беспорядочное тепловое движение атомов. Еще заказали тогда особо мощные электромагниты, чтобы они заставили двигаться ядра определенным образом. Электромагниты пришли с завода.
— И можно попробовать? Где мой халат, черт побери!
Перед Машей стоял прежний Овесян, помолодевший, почти такой, каким увидела она его впервые в Политехническом музее. Но теперь уже Маша расхаживала перед ним, взмахивала рукой и говорила:
— Я часто думала о том, на что мы будем способны, если сумеем любую каплю воды превратить в энергию?
— Все льды в Арктике растопим, — решил академик.
— Нельзя, — урезонила Маша. — Поднимется уровень морей. Затопит Европу.
— Хм… Ну, ладно. Подогреем Гольфстрим или сибирские реки…
— Нет! Вот что сделаем, — перебила Маша. — Слой вечной мерзлоты! Он простирается едва ли не на треть всей нашей гигантской территории. Я представляю себе скважины. Множество горизонтальных скважин в земле, подобных кротовинам, которые оставляет за собой трактор, когда протаскивает в заболоченной почве подземный снаряд. По таким же кротовинам мы будем пропускать подогретый пар, получаемый в нашей атомной установке. Вот перспектива, Амас Иосифович! Какова?
— Какова? — переспросил академик. — Нет, в самом деле какова! — и он решительно подошел к Маше, крепко обнял и поцеловал ее в щеку.
— В комсомольцы запишусь. Новую целину поднимать будем! Весь Дальний Восток! Какой будет блаженный край с отогретой землей! Черные березы, виноград, тигры, может быть, обезьяны, лимоны и пшеница… моря пшеницы…