— Значит, на Марс письмо, — сказал Федор.
— Нет, — опять возразила Женя. — Там, наверное, больше дорожат дружбой, чем… здесь.
Федор пристально посмотрел на Женю и опустил глаза.
— Правильно, — тряхнул головой Алеша. — Будем говорить прямо. Майк ценит былую дружбу больше, чем… чем мы с тобой, Федя.
Федор покраснел. Женя нервничала.
— Мы должны ответить вместе, — торопливо заговорила девушка. — Мы должны ответить ему, что все крепко связаны дружбой. Ведь правда?
Минуту длилось молчание.
— Правда, — твердо сказал Федор и протянул Алексею руку. Алексей крепко пожал ее. В эту минуту, пожалуй, они могли бы многое сказать друг другу, но помешал сильный стук в дверь. Вошел взволнованный радист Иван Гурьянович. Он прижал длинные руки к груди:
— Я говорил, товарищ капитан. Разве ж можно судну без радио?
— Что случилось? — спросил Федор.
— На горизонте корабль гибнет, а мы глухие и немые. Может быть, он сигналы бедствия подает.
Федор встал.
— Прошу прощения, — обратился он к своим гостям. — Вернусь.
Женя с Алешей не усидели в каюте.
Резкий ветер ударил в лицо. Брызги проносились над палубой. Ледяные, они жгли, как искры. Над провалом между двумя гигантскими валами, словно подрубленная, накренилась обледеневшая мачта с белыми, тоже покрытыми льдом снастями.
Алексей не смотрел на эту мачту, он всматривался в горизонт. Там в волнах качалась другая, жалкая, одинокая мачта. Корпуса судна не было видно.
— Почему бедствие? — спросила Женя.
— Помнишь, тогда… судно не могло удержаться против волны. Наверное, и сейчас так.
По трапу с мостика быстро спускались капитан и радист. Федор на ходу скинул брезентовый плащ, остался в кителе. Женя с Алешей переглянулись.
Шторм разыгрывался. Теперь уже казалось, что не волны заливают борта корабля, а сам он зачерпывает воду при каждом крене.
Девушка схватила Алешу за руку. Федор, стиснув зубами трубку, поднимался по белым снастям, то описывая чуть ли не под самыми тучами огромную дугу, то повисая над гребнем волны. Вслед за ним по обледеневшим вантам упрямо поднимался долговязый радист.
— Что это? Что? Почему он сам? — шептала Женя.
Алексей, напряженный, побледневший, впился глазами в раскачивающуюся над волнами фигурку моряка; он перевел глаза на Женю, и в его взгляде мелькнула настороженность.
Женя забыла об Алексее. Она перебежала ближе к мачте. Казалось, она готова сама лезть наверх, чтобы хоть чем-нибудь помочь смельчаку.
Боцман и еще один матрос, лучшие верхолазы, забрались на другую мачту. Жене казалось, что антенну натягивают бесконечно долго.
Наконец Терехов спустился. Женя ждала его, держа в руках капитанскую шинель, за которой бегала в каюту.
Она с немым упреком подала ее Федору.
— Для парусного флота — обычное дело. Сейчас в диковинку, — словно оправдываясь, сказал Федор, набрасывая на плечи шинель и направляясь в каюту. Женя шла рядом, Алексей позади.
Войдя в каюту, капитан достал из шкафа начатую бутылку коньяку. Налив полный стакан, он раскурил трубку, затянулся дымом, потом выпил до дна весь стакан, зажмурился, открыл глаза и тихо, как бы показывая фокус, выпустил клуб дыма.
Алексей и Женя, пораженные, смотрели на него.
— Крепче действует, — объяснил он.
Влетел радист.
— Принял сигнал бедствия! — доложил он.
Глава седьмая
БУРЯ
Корабль Терехова спешил на помощь гидрографическому боту.
Пришлось изменять курс, и штормовая волна била теперь в борт. Крен судна стал угрожающим. Хорошо, что ледокольный корабль, в отличие от обычных ледоколов, имел киль. Судно с плоским днищем, приспособленным для заползания на лед, могло бы опрокинуться. Терпящий бедствие кораблик раскачивался, как ванька-встанька, казалось, сейчас зароется мачтой в волну, но он опять каким-то чудом выпрямлялся, чтобы качнуться в другую сторону.
Ходить по палубе стало опасно. Матросы протянули штормовые канаты. Передвигаться можно было, лишь держась за них. Загибающиеся вперед гребни волн водопадами рушились вниз, на корабль, скрывая палубу под водой.
Женя, Алексей и Федор были на капитанском мостике. Но даже и здесь вода пролетала косым дождем. Пальто Жени набухло, стало тяжелым, мокрые ноги ее замерзли, но она не уходила. Нервное напряжение побороло приступы морской болезни, заставило за быть о холоде. Широко раскрытыми глазами, испуганно и восхищенно, смотрела она на бушующею стихию.
Алексей был подавлен. Никогда еще не ощущал он так ничтожность создания рук и ума человека. Корабль, которым можно было гордиться, как чудом техники, в этом кипящем море казался щепкой. А что же задумал он, Алексей? Поднять руку на Океан! Надеть на него ледяную узду, смирить его, остановить течения, задержать дрейфующие «ледяные материки»! Какое сооружение рук человеческих можно себе представить, чтобы на всем безмерном пространстве — не на карте, а здесь, в ревущем просторе, — пролегло оно от горизонта к горизонту?
— Право руля! — командовал Федор. — Еще право на борт!
Он стоял у реллингов, зорко всматриваясь в даль, где пропадала и появлялась мачта изнемогающего в борьбе со штормом гидрографического бота. Федор постоянно чувствовал на себе ответственность за корабль, за людей, жизнь которых была ему вручена. Особенно насторожен он был во время шторма или во льдах. Его можно было увидеть на мостике в любую вахту. Он походил на командира воинской части во время непрекращающегося боя.
Капитан Терехов прославился своей осторожностью. Он умел выжидать неделями, находясь вблизи острова, медля с выгрузкой, не желая рисковать кунгасами и грузом. Его настойчивое терпение, казавшееся на первый взгляд промедлением, всегда приводило к тому, что за один рейс его корабль успевал сделать много больше, чем любое другое судно. Вместе с тем капитан Терехов считал, что осторожным стоит быть всегда, но в решительную минуту нужно уметь рискнуть. И Федор рискнул в шторм поправить антенну, он рисковал теперь идти опасным курсом, когда волна бьет в бок, — надо оказать помощь попавшим в беду морякам.
Когда ледокольный корабль подошел к гидрографическому боту, стало ясно, что у того поврежден руль. Надо было брать бот на буксир.
Предстояло пройти около судна и забросить на него линь. Штормовая волна могла столкнуть корабли.
Федор, как и всегда в наиболее опасные моменты, сам встал за штурвал.
Женя не выдержала, вбежала в штурманскую рубку, упала на стул, сжала голову руками, боясь смотреть в иллюминатор. Федор казался ей непостижимым.
Вошел Алексей.
— Буксир принят. С бота спускают шлюпку.
— Неужели это возможно в такой шторм?
Когда Женя снова вышла на мостик, отваливший от бота катерок, совсем крохотный по сравнению с волной, на которую он лихо вскакивал, стремился подойти к ледокольному кораблю. Со страхом наблюдала Женя, как, пытаясь обмануть волну, осторожно подкрадывался он к высокому борту ледокола. Он взлетал к самым его реллингам — тогда видны были мокрые лица стоящих на его палубе людей, потом проваливался вниз, чтобы, казалось, никогда уже не вынырнуть, но снова подскакивал в уровень с мостиком корабля.
Женя не могла поверить, что в таких условиях можно перебраться с катерка на корабль. Человек с темной окладистой бородой, внезапно появившийся на палубе ледокола, удивил, почти испугал ее.
Она увидела, что он обнимается с Федором, потом почему-то стал обниматься с Алешей. Женя добралась до них и оказалась перед… дядей Сашей!
Федя предупреждал, что океановед Петров плавает в этих водах! Так вот он какой, бывший гидролог! И седины не так уж много в бороде.
— Не вымочу? — спросил Александр Григорьевич Петров, широко раскрывая руки и идя к Жене.
— Я и сама совсем мокрая, — смеясь, ответила девушка, прижимаясь щекой к заросшему лицу дяди Саши, ощущая крепкий запах табака, соли, ветра.