Тонкая черная линия означает чистую воду над головой. Когда мы идем подо льдом, перо совершает вертикальные движения и не только показывает наличие льда, но и дает его толщину.
— Остроумно, — заметил я.
— И очень серьезно! Подо льдом это может стать для "Дельфина” вопросом жизни и смерти. И уж точно это вопрос жизни и смерти для станции «Зебра».
Если мы сумеем засечь ее положение, мы все равно не сможем добраться туда, не пробившись сквозь лед. А где он тоньше всего, нам подскажет именно эта машина.
— А как вы считаете, нам могут встретиться в это время года свободные ото льда места?
— Мы называем их полыньями. Скорее всего, нет. Обратите внимание, лед не стоит на месте даже зимой, так что на него действуют разные силы, и разрывы вполне возможны. Но чистая вода при таких температурах долго не продержится, сами можете это прикинуть. Тонкий ледок нарастает уже за пять минут, а дальше прибавляется по дюйму в час, по футу за два дня. Однако если мы встретим полынью с трехдневным, к примеру, льдом, то вполне можем пробиться сквозь нее наружу.
— Прямо рубкой?
— Именно. Нашим «парусом». У всех современных атомных субмарин рубка специально укреплена с единственной целью — пробиваться сквозь арктический лед. Конечно, действовать приходится очень аккуратно, потому что толчок передается всему корпусу.
Я немного поразмыслил над этим и спросил:
— А что случится с корпусом, если вы всплывете слишком резко — а так, если я правильно понял, может произойти при неожиданном изменении солености и температуры воды — и в последнюю минуту обнаружите, что вас отнесло в сторону и у вас над головой прочный массив в десять футов толщиной?
— В том-то и загвоздка, — ответил Свенсон. — Как вы правильно определили, это последняя минута. Лучше об этом даже не думать, не то что говорить: мне вовсе не улыбается видеть по ночам кошмарные сны...
Я взглянул на него испытующе, но он больше не улыбался. И продолжал, понизив голос:
— Честно говоря, сомневаюсь, что в команде «Дельфина» найдется хотя бы один человек, у которого душа не уходит в пятки, когда мы ныряем под лед. У меня-то уж точно. Я уверен, что наш корабль — лучший в мире, доктор Карпентер, но мало ли что может пойти наперекосяк. А если что-то случится с реактором, паровыми турбинами или электрогенераторами — что ж, понятно что мы уже в гробу и даже крышка заколочена. Эта крышка ледовое поле. В открытом море нас черта с два так просто возьмешь: в случае любой неполадки мы мигом всплывем на поверхность или хотя бы на перископную глубину и включим наши дизели. Но для дизелей нужен воздух — а подо льдом его нет. Стало быть, если что-нибудь случится, нам остается одно: искать полынью, пока еще заряжены аккумуляторы, а это один шанс из десяти тысяч в эту пору, или же ... В общем, дело ясное.
— Да, весьма бодрящий рассказ, — откликнулся я.
— А что? он неопределенно улыбнулся. — Но такого никогда не случится!
Зря, что ли, наш драгоценный Бенсон так возится с этой игрушкой?
— Вот оно! — воскликнул Бенсон. Первая плавающая льдина... Еще одна...
И еще! Поглядите-ка сами, доктор.
Я поглядел. Перо, которое раньше, еле слышно поскрипывая, чертило сплошную горизонталь, теперь прыгало вверх и вниз по бумаге, вырисовывая очертания проплывающего над нами айсберга. Линия было выровнялась, но тут же перо снова задергалось: еще одна льдина появилась и уплыла. Пока я смотрел, горизонтальные отрезки появлялись все реже и реже, становились все короче и короче — и наконец исчезли совсем.
— Вот и все, — кивнул Свенсон. — Теперь мы плывем глубоко, по-настоящему глубоко, и всплывать нам больше некуда.
Коммандер Свенсон обещал поторопиться. Сказано — сделано. На следующий день чья-то тяжелая рука легла мне на плечо еще до рассвета. Я открыл глаза, заморгал от падающего с потолка света и увидел перед собой лейтенанта Хансена.
— Вы так сладко спали, док, что даже жаль было будить, — весело сказал он. — Но мы уже здесь.
— Где здесь? — недовольно пробурчал я.
— В точке с координатами 85 градусов 35 минут северной широты и 21 градус 20 минут восточной долготы. То есть там, где, по последним данным, находилась станция «Зебра». С учетом полярного дрейфа, разумеется.
— Уже? — Я недоверчиво взглянул на часы. — Нет, в самом деле?
— Мы дурака не валяем, со скромной гордостью заявил Хансен. Шкипер приглашает вас подняться и посмотреть, как мы работаем.
— Я мигом!..
Если «Дельфин» все же сумеет пробиться сквозь лед и сделает попытку связаться со станцией «Зебра», пусть даже вероятность удачи равна одному шансу из миллиона, я хотел бы при этом присутствовать.
Мы с Хансеном уже приближались к центральному посту, когда меня вдруг качнуло, потом тряхнуло и чуть не сбило с ног, я едва успел ухватиться за поручень, идущий вдоль коридора. Я почти повис на нем, пока «Дельфин» метался и вертелся, точно истребитель в воздушном бою. Ни одна известная мне субмарина не выдержала бы ничего подобного. Теперь я понял, для чего нужны ремни безопасности на сиденьях в центральном посту.
— Что тут, черт побери, происходит? обратился я к Хансену. — Чуть с кем-то не столкнулись?
— Наверно, попалась полынья. Вернее, место, где лед потоньше. Когда мы такую штуку обнаруживаем, то уж стараемся ее не упустить, вот и крутимся, как реактивный «ястребок», прикрывающий свой хвост. Команда от этого обычно в диком восторге, особенно когда пьет кофе или ест суп.
Мы зашли в центральный пост. Коммандер Свенсон вместе со штурманом и еще одним моряком, низко пригнувшись, что-то внимательно изучал на штурманском столе. Дальше к корме матрос у верхнего эхолота ровным, спокойным голосом считывал цифры, определяющие толщину льда. Свенсон оторвал взгляд от карты.
— Доброе утро, доктор. Джон, по-моему, здесь что-то есть.
Хансен подошел к столу и пристально уставился на табло. По-моему, смотреть там было не на что: крохотная световая точка, пробивающаяся сквозь стекло, и квадратный лист карты, испещренный кривыми черными линиями, которые матрос наносил карандашом, отмечая движение этой точки. В глаза бросились три красных крестика, два из них совсем рядышком, а как раз когда Хансен изучал карту, моряк, обслуживающий ледовую машину, оказывается, доктор Бенсон был все же не настолько увлечен этой игрушкой, чтобы играть с нею посреди ночи, — громко выкрикнул:
— Отметка!
Черный карандаш тут же сменился красным, и на бумаге появился четвертый крестик.
— Похоже, вы правы, капитан, — сказал Хансен. -Только что-то уж сильно узкая, по-моему.
— По-моему, тоже, — согласился Свенсон. -Но это первая щелка в ледовом поле, которую мы встретили за этот час. А чем дальше к северу, тем меньше вероятность такой встречи. Давайте все же попробуем... Скорость?
— Один узел, — доложил Рейберн.
— Разворот на одну треть, — произнес Свенсон. Никакого крика, никакого пафоса, Свенсон бросил эту команду тихо и спокойно, словно обычную фразу, но один из сидящих в откидных креслах матросов тут же наклонился к телеграфу и передал в машинное отделение:
— Лево руля до отказа.
Свенсон пригнулся к табло, следя, как световая точка и не отрывающийся от нее карандаш двигаются назад, примерно к центру квадрата, образованного четырьмя красными крестиками.
— Стоп! — проговорил он. — Руль прямо... — и после паузы: — Вперед на одну треть. Так... Стоп!
— Скорость ноль, — доложил Рейберн.
— Сто двадцать футов, — приказал Свенсон офицеру у пульта погружения.
Только осторожнее, осторожнее.
До центрального поста докатился сильный продолжительный шум.
— Выбрасываете балласт? — спросил я у Хансена.
— Просто откачиваем его, — покачал он головой. — Так легче выдерживать нужную скорость подъема и удерживать лодку на ровном киле. Поднять субмарину на ровном киле, когда скорость нулевая, — это трюк не для новичков. Обычные субмарины даже не пытаются это делать.