Поль вздрогнул. Он так задумался о сетях папаши Луи, что, огибая угольный пирс, едва не налетел на большого Мимиля.
— Ах, извините, — пробормотал он. — Я, видите ли, очень тороплюсь.
— Да, — неопределённо проронил Мимиль.
Прислонившись к какой-то свае, он, с окурком в зубах, смотрел на выходивший из порта парусник.
— Кливер[14] ставят, — заметил Поль, страшно гордый своими недавними познаниями.
— Да, — снова проронил Мимиль.
Какое у него грустное лицо! Он стоял над самой водой, рискуя свалиться в неё; Поль не знал, что ему сказать, и уйти от него не решался. Он так же, как Мимиль, провожал глазами судно, которое удалялось, распустив паруса. В тот миг, когда оно исчезло между двумя молами,[15] Мимиль резким движением далеко отшвырнул окурок.
— Больше так продолжаться не может! — пробормотал он, как бы про себя. — Пусть Жанна говорит что угодно, ничего ей не поможет, я должен уйти!
— Куда это, мсьё Мимиль? — спросил Поль.
Мимиль смерил его взглядом с ног до головы:
— Ты всё ещё тут? Как это — куда? В море, конечно… Говорю тебе, я должен уйти, матрос я, а не угольщик! Ах, боже мой, не надо было мне поддаваться… Но на этот раз, конечно, пускаюсь в плавание!
— Да, да, мсьё Мимиль, — поддакнул Поль, очень взволнованный его признанием.
— Не я первый, не я последний, — всё громче продолжал Мимиль. — Есть парни, да, немало есть парней, которые задыхаются в четырёх стенах и спрашивают себя, зачем им гранить эту проклятую мостовую, когда можно стоять на носу при лобовом ветре. Да за примером недалеко ходить, вот возьмём хотя бы Пьера Бланпэна…
— Вы его знали, мсьё Мимиль?
— Ещё как знал! Достаточно мы таскались вдоль молов, разминая кости и поверяя друг другу свои горести. «Мимиль, невмоготу мне больше, я должен уйти», — повторял он сто раз на дню. Земля жгла ему ноги, так-то… Ах, счастливец!
Ничтожество — «счастливец»! Поль не верил своим ушам. Ему вспомнились слова господина Клуэ.
— А он хороший? — спросил он.
— Лучше парня не сыскать во всём свете; не успеет он, бывало, носа высунуть на улице, как за ним по пятам уже бегут все ребятишки. Он из ничего мастерил им всякие штуки, и всё это втихомолку, не говоря ни слова, а мысль о плавании не переставала точить его. Это прирождённый матрос, быстрый, как кузнечик, и мускулистый притом… Конечно, кое-кто прав, когда думает: хватит ему бродяжничать, пора ему наконец вернуться и посмотреть, как живёт его семья, но что поделаешь, каждый человек — таков, каков он есть. Возьми хоть, к примеру, меня: ничего мне не надо, только бы честно ловить макрель в прибрежных водах, только бы вернуться к своему старому ремеслу. Так-то. Но Жанна упорствует! Должна же она в конце концов понять, что матрос — не чета угольщику! — помрачнев, сказал в заключение Мимиль, вытаскивая из кармана кисет.
Поль незаметно отошёл от него; в голове у него всё смешалось, и «ничтожество» начало представляться ему легендарной личностью, влекущей к себе, непостижимой, обаятельной. Как он завидовал Николя, господину Клуэ, Мимилю, всем, кто знал его!
С удивлением смотрел Поль, как спорится работа у Николя, как ловко чинит он сеть, с упоением слушал он рассказы дядюшки Арсена об урагане, налетевшем на них как-то зимней ночью в открытом море вблизи Фекана, когда рыба шла так, что сети трещали, это надо было видеть, «Ветер хороший, выпутаемся, Шуке». — «Похоже на то», — говорит мой Шуке. На этот раз все угощались песочным печеньем. Кошелёк Поля был уже далеко не тяжёл, и, возвращаясь на пляж, Поль ломал голову, как бы умудриться выпросить вечером денег у папы. Спустившись по лесенке с набережной, он подошёл к палатке и обомлел. Никого! Марианна, дети — все исчезли! А ведь всего шесть часов! Мальчик решил, что родители его приехали раньше указанного времени и пришли за ним на пляж. Бедняга страшно всполошился. Как объяснить свое отсутствие? Он помчался на улицу Аиста и облегчённо вздохнул, застав в столовой одну госпожу Юло. Ох, и напугался же он!
— Я пошёл… пройтись… — с трудом начал было Поль.
Но госпожа Юло, по-видимому, не слышала его. Он заметил, что щёки её пылают, словно она была чем-то разгневана.
— Вы пришли как нельзя более кстати! — крикнула она ему. — Нет, это неслыханно! Бросить меня из-за какого-то пустяка, да ещё как раз, когда я жду к ужину столько народу! Такой девушки свет ещё не видывал, не девушка, а форменное чудовище! Её надо было остерегаться, надо было…
— Но ведь я готова помочь вам, мадам, хорошая вы моя, — вмешалась мадемуазель Мерль, выходя из кухни с чугунком в руках. — И Поль охотно придёт мне на выручку. Правда, Поль?
— Да, да, — пробормотал Поль.
Он был убит. Марианна ушла? Нет, это невозможно…
— Она завтра вернётся? — умоляюще спросил он.
— Как бы не так! — ответила госпожа Юло, нервно теребя свои завитки. — Мадемуазель считает, что на неё навалили слишком много работы, мадемуазель рассердилась: я попросила её задержаться сегодня вечером — на каких-нибудь два часа и подать ужин! Я бы, так и быть, отдельно оплатила ей эти часы, но Марианна заявила, что она мне не прислуга. Нет, поступить так со мной, со мной…
Теперь госпожа Юло плакала. Она всхлипывала, а мадемуазель Мерль, похлопывая её по рукам, уговаривала не отчаиваться и подумать о своей внешности — нельзя же в таком виде принимать гостей. Поль не слушал их, он бесился и был недалёк от того, чтобы повторять вслед за госпожой Юло: «Нет, поступить так со мной, со мной!» И это сделала Марианна, которая обещала ему остаться, чтобы он мог по-прежнему ходить в «Звезду»! Ах она злюка, ах она… Но в соседней комнате ссорились ангелочки, надо было бежать успокаивать их; предстояло накрыть на стол, сварить суп, зажарить мясо и рыбу, смотаться в гостиницу, чтобы проверить, оставлен ли номер, заказанный для папы и мамы. Мадемуазель Мерль, совершенно растерянная, семенила из одной комнаты в другую, госпожа Юло, рухнув в кресло, жаловалась на головную боль, а Поля в один миг нагрузили стопкой тарелок, которые он как попало расставлял на столе, пока Тото и Фред резвились вокруг него. Не успел он поставить последнюю тарелку, как раздался звонок.
— Господи, а я-то сижу пугало пугалом! — воскликнула госпожа Юло, вскакивая с кресла.
Она мигом исчезла в спальне, а мадемуазель Мерль, поправив растрепавшуюся прическу, спустилась открыть дверь. Радостные восклицания, голос папы, голос мамы:
— Поль, где мой Поль?
— Я здесь, мама! — отозвался Поль, бросаясь в её объятия.
— Наконец-то, дорогой мой! Боже мой, как он чудесно выглядит. Да посмотри же, Эжен, как он чудесно выглядит!
— Ей-ей правда! Ну, зайчик, как видно, всё в порядке? — весело спросил папа.
— Да, папа, — ответил Поль, невольно впадая в давно забытый тон.
Мама не могла на него наглядеться, не могла им налюбоваться. До чего же он загорел! A какие у него руки! Какие ноги! Да, хорошо, что они послушались врача и послали ребёнка к морю. Он так похорошел, так поправился, её мальчик, её сокровище! Она полностью вознаграждена за те три недели, что провела вдали от него.
— А где же моя жена? — спросил господин Юло; не успел он войти, как ангелочки набросились на него и стали проверять содержимое его карманов.
— Она сейчас выйдет, дорогой мсьё, — поторопилась заверить его мадемуазель Мерль. — У нас тут, видите ли, случилась маленькая неурядица, и она пришла в такое состояние…
В эту минуту в коридоре как из-под земли выросла госпожа Юло, нарядная, чудесно завитая, в новом, безупречно белом платье.
— Как я рада снова увидеть вас вcex! — улыбаясь, сказала она. — Ах, как я ждала этой субботы! Ужин готов, мадемуазель Мерль? Закройте, пожалуйста, ставни!
Жаркое оказалось пережаренным, а рыба недожаренной, но папа и мама привезли из Парижа столько вкусных вещей, что на это никто не обратил ни малейшего внимания. Папа отдавал должное каждому блюду, мама не спускала глаз со своего Поля, госпожа Юло болтала так весело, словно Марианны никогда не существовало на свете, Мадемуазель Мерль подавала блюда, уносила их, меняла тарелки, ни на минуту не присаживаясь. «Я помогу вам», — предлагала мама. «Нет, нет, она сама справится», — останавливала её госпожа Юло, повышая голос, чтобы перекричать ангелочков: мама вынула из сумки шоколадные конфеты, можно ли было не приветствовать их появление?