— Ну и что? — раздраженно ответил мне Шариков, отработавший на судне всего месяц.
Внутри у меня моментально вскипело все твердое топливо, или, вернее, продукты его переработки.
— В двух словах: контракт мой окончен, завтра последний день, полноценно работать уже не могу, ибо устал. Сходите, поговорите с капитаном, чтоб тот позвонил в компанию и напомнил обо мне.
Шариков посмотрел на меня бесцветными, как у акулы глазами, и такими же эмоциональными.
— Больше мне делать нечего. Отказываешься работать?
Это уже была провокация. При отказе от работы сразу же становишься вне закона и с судна летишь за свой счет.
— Куда это Вы губу раскатали! — говорю. — Не отказываюсь, только качество моей работы вряд ли будет достаточным.
— Достаточным для чего? — чуть отодвинувшись от меня, переспросил дед.
— Да, чтобы ты спал спокойно! — взорвался я.
Шариков чуть испугался, был он поменьше меня, подбежал к двери из машинного отделения:
— Ну, все, хватит, я тебя списываю! — захлебывался он слюной. — Больше никогда работать в море не будешь! Все! Отзарабатывал свое! Аннушка пролила масло!
Меня очень развеселили такие слова.
— А «списка» не мала? К тому же я не Берлиоз! — пожал я плечами, но дед уже вылетел наверх.
Обратно он не вернулся. Подождал я, подождал, посмеялся с заглянувшим на беседу Олегом, да и решил сам подняться на мостик. Ой, как неохота мне было беседовать с престарелым польским капитаном! У того во время разговора в кончиках губ пузырилась слюна, да и был он очень склонен к истерике.
Предчувствия меня не обманули. Маленький дохленький лысый старикашка прыгал передо мной, тряс кулачками, пускал пузыри и верещал подстреленным зайцем на смеси русско-польского языка. Русскими были только маты. Мне он напоминал Кощея Бессмертного из старого, еще довоенного советского фильма — сказки.
— Скажите, что Вы от меня хотите? — наконец удалось мне вставить фразу на английском, — Вы хотите со мной драться? Может быть, я что-то нарушил?
Капитан сглотнул слюну и тоже перешел на интернациональный язык, к сожалению, не русский.
— Звони за свои деньги! Причем здесь я? — прокричал он снова, но кулаками сотрясать пространство перестал.
Звонок по судовому телефону оценивался в шесть долларов за минуту. Плату назначал сам мастер, потом легко клал в карман некую мизерную сумму. Мелочь, но приятно.
— Это не частный звонок, все в рабочем порядке. Платить я не буду. Или Вы отказываетесь мне предоставить связь с компанией? — поинтересовался я, стараясь придать голосу монотонность и равнодушие.
Поляк дернулся к трубке, резким рывком сорвал ее с места и сунул мне, чуть ли не в лицо:
— На, звони! Был бы здесь голландский капитан, ходил бы ты с полными штанами!
Взять трубку я не торопился:
— При чем здесь национальность? Мне важна Ваша должность. Не боюсь я ни немцев, ни голландцев, ни поляков, ни русских. Мой дед разучился бояться в сорок первом, научив этому все наши последующие поколения. Ясно?
Я, наконец, взял трубку и, сверяясь с табличкой, висящей над телефоном, набрал номер. На той табличке большими буквами было написано: «В случае любой проблемы звоните. Мы готовы разобраться в любом вопросе». И телефон.
Застигнутая врасплох голландская секретарша, постаралась побыстрее избавиться от меня, передав трубу, не дожидаясь моего представления, своему боссу. Вот тут-то мы и начали общаться, как опытный кадровик с излишне обеспокоенным работником. У меня сначала создалось впечатление, что Энди Йонг только и ждал моего звонка, потому что его уверенность и информированность даже несколько обескураживала. За десять или пятнадцать секунд разговора я выяснил, что все в порядке, я не забыт, в скорейшем времени полечу домой. Спасибо за звонок, до свиданья. Для приличия я еще послушал в трубке короткие гудки, потом возвратил телефон в исходное состояние.
— Ну, что, чего же ты не ругался? Или боишься с голландцами разговаривать? — ехидно поинтересовался капитан.
— Да чего это Вы так привязались к этим голландцам? Вообще, я же не ругаться пришел, а выяснить, когда замена?
— Ну, выяснил? — с той же интонацией продолжил мастер.
— Выяснил, — ответил я и ушел.
Через два часа на судно поступили детали полета («флай дитэйлз», как у нас говорят). Улетали домой электромеханик Олег и, почему-то, капитан — поляк. Про меня упоминаний не было. Бежать снова звонить — поздно — наваливался уикенд, а в понедельник мы должны были со всем прилежанием отправиться обратно на Японию. Мы с Олегом посокрушались немного, оба махнули в сердцах руками и пошли горевать в свои каюты: я — с лэптопом, Олег — с литром китайского пойла, под странным названием «бренди».
Чтобы как-то успокоить себя, стал проводить параллели со своими предками — ведь дед мой по материнской линии тоже много времени провел вне семьи. Но тогда были войны, а теперь — последствия разудалого расслоения: Москва и москвичи в оппозит остальным людям из малюсеньких городишек. Наша средняя зарплата не позволяет нам прилично питаться в своих тьмутараканях, вот и приходится искать таньгу в далеких краях.
Ну, а дед мой Василий был ровесником века. В ранней молодости мечтал купить лошадь, чтоб иметь свой заработок, но гражданская война мечту эту отодвинула на второй план, засосав неграмотного карельского паренька в самый свой водоворот и вынесши на берег, оказавшийся далеким от родной Олонецкой губернии Гуляйполем. Со стороны красных, естественно. Бегал он по хуторам и ловил со своими сослуживцами батьку Махно. В шинели с винтовкой, ни хрена не понимая, что командовал лихой красный командир на удалом коне. Не мудрено — ведь русский язык для деда был иностранным, а на родном карельском никто общаться не желал по причине незнания.
Бегал он, бегал так с прочими красными бойцами, пулял изредка для поддержания боевого духа по кустам, пока не прибежал на какую-то рыночную площадь, где их всех построили в одну линейку, отобрали оружие и приказали стоять смирно. Спустя некоторое время перед ними выдвинулась на стройном коне ослепительно красивая женщина в армейском френче, вся перетянутая ремнями портупеи. Выглядела она, надо признаться, очень сексуально. Все смотрели на нее, раскрыв рты. После краткого вступительного слова эффектная дама вытащила шашку и неспешно двинулась вдоль строя. Указав острием шашки на кого-то, она чуть подалась назад. Несчастного командира в испачканной и порванной форме выволокли вперед. Он хотел сказать что-то гневное, обличительное, но не успел: просвистел клинок, и голова покатилась в лужу. Туловище замерло на мгновение и упало назад, плечами к строю. Народ заволновался, дама же легко поигрывала шашечкой. Раздались выстрелы в воздух, а потом и в людей с самими слабыми нервами, которые попытались разбежаться.
Дед вслушивался в незнакомые слова, летящие над строем, и выделил из них: «банда Маруськи». Да, была, оказывается в те далекие годы сподвижница у Нестора Махно Мария. (Позднее, когда Марусю Никифорову с подельниками изловили, даже известный в узких кругах белогвардейский генерал-контрразведчик Слащев приходил на нее посмотреть, как на чудо. А потом повесили.) Красивая, лютая, упражнениями с клинками так себе руку поставила, что с одного удара голова несчастного слетала с плеч. А такое не каждому дюжему мужику удавалось.
Кто-то из комиссаров лелеял тайную надежду избежать экзекуции, кутаясь в ранее подобранную или сорванную с красноармейца шинелку. Но ведь находились доброхоты, указывая на эту мимикрию. Мария же вглядывалась в глаза, что-то решая в уме, проходя дальше, или же наоборот, задерживаясь. Деду моему не понравилось смотреть в эти, отдающие помешательством, очи. Все равно, что заглянуть в глаза змее. Со строя его не вывели.
Зато выводили, порой, совсем непричастных к идейному или дисциплинарному руководству людей. Один кричал, что он бывший студент, но без толку. «Многие люди теряют голову от нашей Маруси!» — перешептывались бандиты, но так, чтобы не слышно было командирше.
Наконец, Марии, видимо, прискучило. Она пришпорила коня и ускакала без слов прощания вон. Строй вздохнул с облегчением. Но тут же стали бесноваться простые махновцы. Без снисхождения работая плетками и кулаками, они заставили всех разуться и босиком погнали в ближайший сарай. А погода в то время стояла совсем не летняя. Ноябрь подходил к концу, лужи легко затягивались ледком, в воздухе пахло снегом.