Правильный выбор — они не уживутся вместе, даже если вдруг и в браке или под одной крышей. Правильный. Верный. Единственный. Не может быть другого выхода. Тогда почему так больно сердцу?
Ханыль медленно доходит до дивана и плюхается на него, сжимая колени в ладонях. Перед глазами тут же всё расплывается, стоит ей расслабиться и ощутить внезапное давление. Её телефон звенит в сумке уже третий раз, но она не обращает на него внимания и только сильнее содрогается в рыданиях, прижимая колени к груди.
Её жизнь снова делится на фазы «до» и «после». Неужели, ей придётся ждать ещё одиннадцать лет, чтобы агония в её душе утихомирилась. Ханыль стирает слёзы ладонями и замечает черные разводы от карандаша. Глаза начинают немного пощипывать, но девушка плюёт на это и ещё сильнее растирает глаза, будучи не в силах остановить свои слёзы. Они словно годами копились внутри и ждали именно этого момента — Ханыль не хочет останавливать свою маленькую истерию.
Её душа внезапно раскрывается, и девушке видны все старые шрамы, все новые раны, вся та густая тёмная кровь, сочащаяся из сердца, словно в последние минуты перед смертью. Ханыль словно захлёбывается в океане своей жизни, в который так внезапно сама же и бросилась.
— Я справлюсь. Я в порядке.
Ханыль очень хочет верить этим словам.
***
На работе Ханыль взяла больничный на неделю, и её еле как отпустили, пока помощник Он не встал на защиту, так скажем. Сону заверил прокурора Ли, что выполнит всю работу девушки в её отсутствие. Он не знал, что с ней случилось, но Им раньше никогда не отпрашивалась, не брала отпуск или не уходила на больничный, поэтому сейчас её внезапное решение озадачило коллегу. Парень подумал, что будет лучше позволить ей насладиться всем тем отдыхом, который по праву ей принадлежит.
Прокурор Ли нехотя согласился, но потом заявил, что будет лучше, если Ханыль также отгуляет и свою отпускную неделю, от которой отказалась в начале лета. Им была бы на седьмом небе от счастья, вот только ей не хотелось даже вставать с кровати, что уж говорить о том, чтобы наслаждаться отпуском.
Первую неделю Ханыль, как и говорила Сонхва, провела в полной изоляции от общества. По телевизору целыми днями транслировали какие-то развлекательные шоу, гостей которых Им едва ли могла узнать на лицо. Во всём доме творился абсолютнейший беспорядок (по её мнению), но Им откровенно наплевала на это ещё в среду, когда вдруг проснулась на диване, заваленном одеждой. На кухне её застали только пустые бутылки от воды и использованные чайные пакетики, грязно-коричневый след которых остался на светлой поверхности стола.
Она не могла засунуть в себя даже кусок хлеба; срок годности понемногу истекал — продукты портились один за одним. В субботу Ханыль открыла дверцу холодильника и уж было хотела удивиться, но была настолько истощена, что ни на что кроме уборки у неё не хватило сил. Она выбросила все просроченные продукты, стеклянные бутылки от молока также, забывая об отдельном контейнере на улице.
Ханыль валялась круглые сутки то на кровати в спальне, то передвигалась на гостиную, чтобы снова заварить себе чай, а после там подолгу анализировать меняющиеся картинки в телевизоре. Третьим любимым (но не менее одиноким) местом в доме оставалась кухня. Иногда подолгу сидя за столом и буравя пустым взглядом кружку с остывшим чаем, Им не замечала, как проходили часы, а то и дни. Она думала, что однажды посмотрит в это окно, находящееся прям напротив стола, и улыбнется своему отражению в нём.
Сейчас она боится смотреть себе в глаза, потому что не перенесёт того, что может там увидеть. Хотя всё с точностью наоборот. Вдруг она не увидит во взгляде ничего, за что можно было бы цепляться. В понедельник рано, около шести утра, когда солнце всходило, а небесное полотно уже было светло-голубым, Ханыль решилась посмотреть на саму себя. Взглянуть, как она выглядит со стороны.
Хреново.
Ханыль осунулась всего за восемь дней, питаясь исключительно чаем и водой, иногда съедая половину маленького куска начавшего плесневеть хлеба, чтобы совсем не согнуться над унитазом в очередном приступе рвоты. Да и рвать уже даже нечем становиться, только рефлексы, насилующие её живот хотя бы два раза в день ложными позывами — Им не ест практически ничего, заглушая голод водой, а боль — обезболивающими. Которые дают определенный эффект от принятия их на голодный желудок.
Им встаёт со стула и выключает чайник, который вот-вот должен засвистеть. В этом году погода очень странная, а отопления не дадут ещё до начала ноября, так что девушка сильнее кутается в старый минхёновский свитер и наливает кипяток в чистую кружку. Ждёт пару минут, пока остынет, но ей не хватает терпения и она, добавив холодной, выпивает всё залпом, глотая снотворное.
Сегодня ей хочется проспать весь день, чтобы проснуться только завтра днём и встретить у порога своего дома друзей, которые отложили свои важные дела на потом и отпросились с работы. Ханыль не хотела никого видеть до конца своего отгула, но Сонхва была такой настырной в этом плане, что у Им не оставалось другого выхода, кроме как согласиться.
Выключив везде все розетки и свет, Ханыль зашторила окна спальной комнаты и вновь легла на тёплую кровать, с головой погружаясь под бамбуковое одеяло. Там тепло и безопасно — думает Им, и не желает выбираться из своего воображаемого убежища всю жизнь. Она создаёт себе невидимую защиту, словно это ей поможет, но она знает, что нет. Сейчас ничего ей не поможет. Только время научит её справляться с этой болью, которую, как сейчас кажется, ничем не заглушишь.
Ханыль проснулась ближе к вечеру следующего дня, и её самочувствие оставляло желать лучшего. Ей казалось, что весь мир какой-то ватный и не настоящий. Девушка ссылается на то, что ей просто необходимо поспать ещё пару часов или пересилить себя и дождаться друзей. Принимать таблетки было плохим решением — Ханыль осознает это только сейчас. Она догадывается, что друзья придут не с пустыми руками или совершенно без запасного плана, как бы вытащить Им на улицу.
Она еле как нашла в себе силы, чтобы прибрать гостиную комнату, во время уборки постоянно вспоминая Минхёна, который, когда навещал девушку, был недоволен беспорядком и начинал бегать по комнатам, раскладывая всё по полочкам. На кухне уборки было значительно меньше. Только грязный стол и кружки в раковине.
Пока Ханыль ходила и думала о том, что делать дальше (и речь не о следующем дне, а обо всей жизни в целом), ей в голову в хаотичном порядке приходили сумасшедшие мысли, вслух озвучивать которые она не решалась даже для себя, что уж говорить о друзьях. Время летело очень быстро, поэтому Им, взглянув в последний раз на своё отражение в кухонном окне, не торопясь направилась открывать дверь прибывшим Сехуну с Сонхвой.
Они зашли с шумом и радостными возгласами, набрасываясь на Им с объятиями. Ханыль думала, что оглохнет из-за громкого смеха Чхве, когда та пыталась отшутиться насчёт внешнего вида подруги. О только снисходительно промолчал, потому что никогда не считал, что подобные шуточные оскорбления — это нормально. Для него это было безумием, поэтому они часто и ссорились с Чхве.
О занёс пакеты с едой и, естественно, алкоголем на кухню, сразу начиная осматривать комнату. У него было предчувствие, что Ханыль слишком спокойна и даже рассеяна. Он ожидал совершенно другого, но получает в ответ аккуратно-прибранный дом, чистую посуду, опрятный вид девушки и её лёгкую улыбку на губах, в который еле различима фальшь. Им не хочет улыбаться — Сехун знает.
Они втроём сидели за столом, медленно растягивая по одной бутылке пива на каждого, чтобы их посиделки не превратились во что-то безумное. Сонхва надеялась держать всё под контролем, пока Ханыль, алкоголь которой уже слегка стукнул в мозг, тяжело вздыхала и то и дело хотела уже было что-то сказать. Но отдёргивала себя.