На мостике находились трое. Итертон, артиллерийский офицер, с озабоченным видом все еще сжимал в руке телефонную трубку. Ральстон, осунувшийся до жути, стоял, опустив руки с изуродованными, разодранными до мяса ладонями. Обмороженный подбородок его был мертвенно-бел; на лбу застыли подтеки крови. В углу лежал и стонал младший лейтенант Карслейк. Видны были лишь белки его глаз. Он бессмысленно ощупывал разбитые губы, разинув рот. В верхних, торчащих вперед зубах зияла брешь.
– Боже мой! – воскликнул Вэллери. – Боже милостивый!
Он застыл на месте, все еще держась за ручку двери, и пытался понять, что же произошло. Лязгнув челюстями, командир повернулся к артиллерийскому офицеру.
– Черт подери! Что произошло, Итертон? – произнес он строго. – Что это все значит? Снова Карслейк…
– Ральстон ударил его, сэр, – прервал его Итертон.
– Не мели чепуху, канонир! – проворчал Тэрнер.
– Мы и так видим. – В голосе Вэллери звучало раздражение. – За что?
– Посыльный. Из радиорубки пришел посыльный, чтобы забрать предохранители для включения радиостанции. Карслейк дал их ему. Минут десять назад, по-моему.
– По-вашему! А где были вы сами, Итертон, и почему вы это допустили? Вы же прекрасно понимаете, что значит включить радиостанцию, когда человек на мачте…
Вэллери умолк, вспомнив о Ральстоне и полицейском сержанте.
– Что вы сказали, Итертон? – наклонился к нему Вэллери.
– Я был внизу, сэр. – Итертон смотрел на палубу. –
Спустился буквально на минуту.
– Понимаю. Вы были внизу. – Голос Вэллери был сдержан, ровен и спокоен, но выражение глаз командира не предвещало Итертону ничего хорошего. Вэллери повернулся к Тэрнеру. – Лейтенант сильно избит, старпом?
– Выживет, – коротко ответил Тэрнер, помогая Карслейку подняться. Тот стоял, прикрывая рукой окровавленный рот, и охал.
Казалось, лишь сейчас Вэллери заметил Ральстона. Он смотрел на него несколько секунд – целую вечность, – затем зловеще и односложно произнес одно слово. За этим единственным словом чувствовались тридцать лет командования кораблем.
– Ну?
Лицо Ральстона словно окаменело. Не сводя глаз с
Карслейка, он произнес:
– Да, сэр. Это сделал я. Я избил его – этого подлого убийцу, этого подонка!
– Ральстон! Вы забываетесь! – Голос полицейского сержанта прозвучал как удар хлыста.
Плечи Ральстона опустились. С усилием оторвав глаза от Карслейка, он устало посмотрел на командира корабля.
– Виноват. Я действительно забылся. Ведь у него на рукаве золотой галун. Подонком может быть только матрос. Вэллери был поражен горечью, прозвучавшей в словах моряка.
– Но он хотел…
– Разотри подбородок, приятель! – резко оборвал юношу Тэрнер. – Ты поморозился.
Повинуясь, Ральстон стал медленно растирать лицо. Он тер его тыльной стороной ладони. Вэллери поежился, увидев его изувеченную ладонь: кожа и мясо свисали клочьями. Это оттого, что он слезал с рея без рукавиц…
– Он хотел убить меня, сэр. Преднамеренно, – словно нехотя произнес Ральстон.
– Вы отдаете отчет своим словам? – Голос Вэллери был холоден, как ветер, проносившийся над Ланганесом. Но в эту минуту старый моряк сам впервые ощутил некое подобие страха.
– Он хотел убить меня, сэр, – монотонно повторил
Ральстон. – За пять минут до того, как я начал слезать с рея, он передал посыльному из радиорубки предохранители.
Как только я добрался бы до мачты, чтобы спуститься вниз, радиостанция оказалась бы включенной.
– Что за ерунда, Ральстон. Как вы смеете…
– Это правда, сэр, – убитым голосом произнес Итертон, кладя на место телефонную трубку. – Я только что звонил в радиорубку.
На Вэллери снова повеяло ужасом. Чуть ли не с отчаянием в голосе он произнес:
– Всякий может ошибиться. Возможно, виной тому было неведение, а не злой умысел.
– Неведение! – Усталости в голосе Ральстона как не бывало. Он сделал два быстрых шага вперед. – Неведение, вы говорите! Я сам сдал ему эти предохранители, когда поднялся на мостик. Я спросил, кто вахтенный офицер, а
Карслейк заявил, что вахтенный офицер он. Я не знал, сэр, что вахтенный – командир артиллерийской части. Когда я предупредил лейтенанта, что предохранители следует вернуть только мне и никому другому, он сказал: «Надоела мне твоя проклятая настырность, Ральстон. Я занимаюсь своим делом, ты занимайся своим. Полезай наверх и твори чудеса геройства». Он отдавал себе отчет, что делает, сэр.