Если бы мы попали в тайгу попозднее, она бы нас прокормила. Сколько в ней бывает всякой ягоды: клюквы, брусники, голубицы, разных грибов! А сейчас – ничего.
Злые и голодные, легли мы спать.
Третий день на острове был самым тяжёлым. Очень хотелось есть.
«Кажется, я не гожусь в Робинзоны. Не такое это весёлое занятие», – заявил заметно поскучневший доктор.
Бортмеханик с его луком оказался не очень добычливым охотником. Только к вечеру он подбил тощего селезня. Самое же неприятное было то, что люди потеряли веру в возможность скорого вызволения. Костёр хоть и горел, но был не таким дымным, как накануне.
Однако, когда забрезжил мутный рассвет четвёртого дня, костёр всё-таки разожгли вновь.
Утро было тёплое и сырое.
Дождь не шёл, но на землю падала мельчайшая водяная пыльца. Река побелела и была похожа на густой туман, застлавший всё вокруг. Одинокая лодка, плывшая вдалеке, казалась висящей в воздухе.
Мы, как дикари, стали прыгать вокруг костра и вопить во весь голос, стараясь привлечь внимание гребца.
И свершилось чудо: лодка пошла к острову.
Энергичными взмахами вёсел человек быстро гнал лодку к нам.
Вот она уже приблизилась настолько, что можно было увидеть, что это нанайская оморочка и сидит в ней девушка с длинными чёрными косами. На девушке был халат из синей китайской дабы – прочной хлопчатобумажной материи, – расшитый по подолу бисером. На ногах длинные кожаные чулки и улы – обутки из кожи щуки или линька.
Девушка подогнала свою оморочку к самому самолёту, но, не решаясь выйти, встала в лодке и крикнула: «Ты – лоче?»
Партработник – местный старожил, как выяснилось, немного понимавший по-нанайски, – крикнул:
«Да, да, лоче!»
«Бать-гапу!» – раздался в ответ звонкий голос девушки.
«Она спросила, русские ли мы, – перевёл инструктор, – и поздоровалась с нами».
«Передай ей, что мы ужасно голодны», – сказал доктор.
«Мы очень есть хотим!» – крикнул инструктор.
Девушка почему-то удивилась, что-то сказала по-нанайски, потом села в лодку и, взмахнув вёслами, круто повернула оморочку от берега.
«Вот те раз, чего она от нас удирает?» – испугался бортмеханик.
«Не волнуйся! Обещала привезти мясо и рыбу. Будьте уверены – привезёт», – сказал инструктор.
Часа три прошло в томительном ожидании. А вдруг девушка не вернётся? Что тогда делать? Но вот показалась на жёлтой воде чёрная точка, двигавшаяся по направлению к нам, и у нас отлегло от сердца.
Девушка привезла здоровый кусище вяленой сохатины и десяток свежих серебристых хариусов, лов которых, как известно, особенно удачным бывает весной. Захватила она и соль в маленьком берестяном туеске.
Пока варилась уха и готовилось жаркое, наша спасительница оживлённо беседовала с инструктором. Я рассматривал молодую нанайку. У неё была матовая желтоватая кожа, выдающиеся скулы и алый рот. Взгляд иссиня-чёрных, чуть скошенных глаз внимательный и задорный.
Она что-то быстро-быстро говорила своему собеседнику и вдруг заливисто рассмеялась.
«Что это она смеётся?» – полюбопытствовал я.
«Говорит про нас: „По небу летал, на реку садился“».
Лицо девушки стало серьёзным и речь более медленной. Инструктор, выслушав её, сказал, что в стойбище сейчас нет мужчин – все ушли на рыбную ловлю. Дома остались лишь женщины, старики да шаман.
Узнав, куда она отвозит рыбу и мясо, шаман долго ругался и кричал, что это прилетел злой дух и кто с ним будет иметь дело, тому не будет удачи. Однако девушка не испугалась шамана, потому что знает, что лоча – русские – друзья нанайцев.
…Под вечер девушка доставила меня на лодке в своё стойбище.
Нельзя было не любоваться, с какой ловкостью и сноровкой она управляла своей утлом лодчонкой. Как видно, из поколения в поколение передавалось это умение сыновьям и дочерям отважного племени таёжных охотников и рыболовов.
В доме отца нашей спасительницы, полуземлянке, похожей на китайскую фанзу, в середине которой пылал очаг, собралось много старых и молодых нанайцев, вернувшихся с рыбалки. Все они были худые и темнолицые, закалённые морозами и свирепыми амурскими ветрами, обожжённые нещадным дальневосточным солнцем. От их одежды пахло звериным салом, рыбой, табаком и черемшой – диким чесноком.
Они были на редкость гостеприимны, хотя говорить с ними было не легко – запас русских слов у них был очень ограничен.
Девушка сидела поодаль и при тусклом огоньке светильника вырезала что-то на берёсте.
Меня накормили вкусной кашей из чумизы с сухой кетовой икрой и жареной сохатиной и уложили спать на мягкие шкуры.
…Потом всё было очень просто. На лодке мы добрались до парохода, шедшего в Хабаровск, и остановили его.
Я передал с капитаном записку, и катер вскоре доставил нам бочку бензина.
Майла Заксор – так звали нанайскую девушку, которую я никогда не забуду, – провожала нас. Машина была уже высоко в воздухе, а она всё стояла в оморочке, приложив козырьком свою смуглую руку к глазам…
– Как, вы сказали, её зовут? – перевил меня учитель географии.
– Майла Заксор, я хорошо запомнил её имя.
– Майла Заксор! Ну теперь мне понятен узор на этом туеске. Я её знаю, – с удовлетворением сказал краевед. – Она замечательный мастер резьбы. Её недавно приняли в Союз художников. Майла Заксор живёт в Нанайском районе. Кстати, её сын учится в Москве, в художественном институте.
Потеряли полмиллиона
Самолёт шёл в селение Каменское. Машина была сильно нагружена почтой. Каждый член экипажа отлично понимал, сколько радости доставят людям эти мешки, набитые письмами, газетами, журналами, книгами. Человек не был тогда избалован здесь регулярной почтой: авиасвязь только налаживалась. Большей частью зимой люди были совсем отрезаны от мира.
Но всё же лететь с таким огромным грузом было очень тесно и неудобно.
Чем дальше на Север, тем становилось труднее. Под нами расстилались дикие, необжитые места. Пролетаешь сотни километров – и не видишь человеческого жилья.
Не видно было и подходящих посадочных площадок. К тому же начала портиться погода.
В таких случаях каждого члена экипажа начинает сверлить мысль: «А если придётся садиться? Сядем ли благополучно? А если сядем, то взлетим ли?»
Конечно, находясь в перегруженной машине, все невольно вспоминали о мешках с почтой.
Поэтому, когда у нас была последняя посадка перед Каменским, бортмеханики решили дать мне бой и избавиться от части груза.
С молчаливого согласия всего экипажа, бой начал радист:
– Прошу вашего разрешения оставить здесь, в Гижиге, несрочный груз – билеты осоавиахимовской лотереи для базы Каменской. Этот груз хотя и не особо тяжёлый, но места занимает много, а у нас и без того тесно, работать невозможно.
– А не получится ли так, – заметил я, – везли почту на самолёте, люди на неё надеялись, а она через год приедет на пароходе?
– На этот счёт не беспокойтесь. Отсюда в Каменское через каждые два дня почта отправляется на нартах. На третьи сутки будет на месте.
Этим доводом меня, что называется, «припёрли к стенке», и я сдался:
– Если так – сгружайте.
…На аэродроме всё готово к отлёту. Моторы нагреты, в них залито горячее масло. Выброшенные из кабин пачки лотерейных билетов лежат на снегу возле машин. Ветер треплет разлохматившуюся бумагу, в которую они завёрнуты.
Налили воду, приступили к запуску моторов. Сейчас они взревут, и мощная струя воздуха от винта может разметать по полю плохо упакованные билеты. Чтобы этого не случилось, наш радист небрежно отбросил их в сторону.