- Да, так оно и было. А как сейчас твоя голова?
- Трещит. Но терпимо. Вот бок, - он поморщился, - бок болит сильное всего.
- Это тебя конь ударил копытом. Но серьезного увечья нет, через несколько дней придешь в себя. А кто были те люди, тебе известно?
- Нет. - Он нахмурился, напрягая мысли, но видно было, что это усилие причиняет ему боль, и я сказал:
- Ладно, мы еще успеем поговорить об этом. Теперь поешь.
- Господин, со мною было послание...
- Я получил его в целости. Об этом потом.
Когда я возвратился, он уже съел похлебку с хлебом и стал больше похож на самого себя. От другой пищи он отказался, но я уговорил его выпить немного вина, и прямо на глазах в лицо ему вернулись краски. Я придвинул к его ложу табурет и сел.
- Ну как, лучше?
- Да. - Он не поднял на меня глаз. Руки его нервно теребили край одеяла. Он сглотнул и произнес: - Я... Я не успел поблагодарить тебя, господин мой.
- За что же? Что я подобрал тебя и привез сюда? Но у меня не было иного способа получить доставленные тобою вести.
Он вскинул на меня глаза, и я с удивлением убедился, что он не услышал в моих словах шутки, а принял их за чистую монету. И я понял, что означают его взгляды: он меня боится. Мне вспомнилась ночь в Тинтагеле и храбрый отрок, который сослужил такую службу королю и так самоотверженно помог мне. Но я не стал напоминать ему об этом. Я сказал:
- Ты привез мне известие, которого я ждал. Я прочел письмо твоей бабки. Ты знаешь, что там написано про королеву?
- Да.
- А про тебя самого?
- Да.
Он отвечал односложно и смотрел в сторону с хмурым видом человека, которого нечестно подловили и допрашивают, а он твердо решил, что ничего не скажет. Похоже, что в противовес планам своей бабки он вовсе не жаждет оказаться у меня в услужении. Значит, Марсия не открыла внуку, для чего он предназначается в будущем.
- Ну хорошо, пока оставим это. Но, похоже, нынче утром какие-то неизвестные искали твоей погибели. Если они не простые разбойники с большой дороги, то неплохо бы знать, кто они и кто им платит. У тебя по этому поводу нет никаких предположений?
- Нет, - все так же не разжимая губ, ответил он.
- Мне это небезынтересно, - мягко пояснил я, - потому что, вполне возможно, они захотят убить и меня.
- Почему? - спросил он недоуменно и даже оживился.
- Если на тебя напали из мести за то, что ты участвовал в той тинтагельской истории, тогда следующим у них на очереди буду я. А если им нужно было письмо, которое ты мне вез, то интересно - зачем? Если же, что самое правдоподобное, это обыкновенные грабители, то они где-то здесь таятся, и надо сообщить о них солдатам в лагерь у стен города.
- А-а. Понимаю, - протянул он растерянно и немного даже виновато. Но я сказал правду, сударь: мне неизвестно, кто они такие. Я... я и сам тут лежу и все голову ломаю. Нет никакой зацепки в памяти. Значков на них вроде бы не было... - Он страдальчески свел вместе брови. - Я ведь заметил бы, будь у них значки, правда?
- А облачение какое?
- Я... я не успел разглядеть толком. Кажется, в кожаных камзолах и кольчужных подшлемниках. Без щитов, но с мечами и кинжалами.
- И кони под ними добрые, это я видел. А ты не слышал ли их речи?
- Помнится, нет. Да они и не переговаривались, так, возгласы только. Язык - британский, но из какой местности, не знаю. Я плохо разбираюсь в говорах.
- И не помнишь, ничего в них такого не было, что выдавало бы людей короля?
Я тронул близко от больного места. Он залился краской, но ответил сдержанно, ровно:
- Нет, не было. А разве это мыслимо?
- Казалось бы, нет. Но короли - странные существа, и особенно странные, когда у них совесть нечиста. Или, может быть, это были корнуолльцы?
Краска схлынула у него с лица, оно сделалось чуть ли не бледнее, мертвеннее прежнего. Глаза выразили горькую муку. Я попал в самую больную точку: вот опасение, которое его терзало.
- Ты думаешь, люди герцога?..
- В Димилоке перед отъездом я слышал, что король намерен признать герцогом Корнуолльским молодого Кадора. А уж этот-то человек, Ральф, конечно, не питает к тебе теплых чувств. Для него не имеет значения, что ты ведь, если подумать, был слугой герцогини и выполнял ее повеления. Он полон ненависти и, наверно, жаждет мести. И его можно понять.
Такое беспристрастное рассуждение его изумило, но и заметно успокоило. И, поразмыслив, он в тон мне ответил:
- Да, пожалуй, это могли быть люди Кадора. Хотя по виду и не скажешь. А может быть, я еще вспомню что-нибудь. - Он помолчал. - Но ведь Кадор мог убить меня в Корнуолле, если бы захотел. Для чего было ехать в эдакую даль сюда? Кадор ненавидит тебя, наверно, не меньше, чем меня.
- Гораздо больше, - возразил я. - Но меня ему не надо выслеживать. Он знает, где меня найти: весь мир это знает. Да он бы и не откладывал так долго.
Ральф озадаченно захлопал глазами. Потом, как видно, нашел для себя объяснение моему бесстрашию:
- Сюда, должно быть, за тобой никто не отважится последовать, побоятся твоего колдовства?
- Что ж, неплохо, если так, - не стал я с ним спорить. Зачем ему знать, как ненадежна моя крепость? - Ну а теперь довольно. Отдыхай. И утром увидишь, что стал чувствовать себя гораздо лучше. Заснуть сможешь? Или больно тебе?
- Да нет, - ответил он, кривя душой. Боль - это слабость, в которой он не хотел признаваться.
Я наклонился над ним и нащупал в запястье отзвуки ударов его сердца. Они были сильные и ровные. Я отпустил его руку и кивнул:
- Ничего, будешь жив. Кликни меня ночью, если понадоблюсь. Покойной ночи.
Но наутро Ральф так и не вспомнил ничего нового про тех, кто на него напал, и что это были за люди, оставалось неясным. Обсудить с ним письмо Марсии я тоже не спешил. Но вот однажды вечером, убедившись, что он достаточно окреп, я подозвал его. Весь день лило, и вечер наступил такой промозглый, что я развел огонь и уселся к теплу ужинать.
- Ральф, принеси сюда свою чашку, поедим вместе у огня. Я хочу поговорить с тобой.
Он послушно приблизился. Он как-то умудрился привести в порядок одежду, синяки и ссадины подзажили, и теперь это опять был прежний отрок Ральф, только прихрамывающий: рана на бедре еще не закрылась - и молчаливый, и выражение лица немного настороженное. Он приковылял к огню и уселся, где я показал.
- Ты говоришь, тебе известно, о чем еще писала мне твоя бабка, кроме здоровья королевы?