«Сам решив» остаться у меня, Ральф в действительности не имел другого выбора: хромота и отсутствие лошади лишали его возможности покинуть пещеру. Но служил он мне хорошо, смирив обиду, которую, наверно, еще сохранил против меня, и недовольство новым своим положением. Он по-прежнему был неразговорчив, но меня это нисколько не смущало. Я спокойно занимался своими делами, и Ральф постепенно приспособился ко мне, так что мы с ним зажили душа в душу. Может быть, он и презирал про себя мое пещерное жилище и наш простой обиход, но видом своим и поведением неизменно подчеркивал, что он — паж и состоит в услужении у принца.
Я постепенно освобождался от тягостных ежедневных обязанностей, с которыми почти успел уже свыкнуться, и теперь на досуге опять мог читать, собирать травы и даже заняться музыкой. Странно было поначалу лежать ночью без сна и слышать с другого конца пещеры ровное дыхание спящего отрока; но потом я заметил, что лучше сплю, кошмары стали проходить, ко мне возвращалось здоровье и душевный покой; и, хотя сила моя все еще не давала себя знать, я теперь верил, что она ко мне вернется.
Что же до Ральфа, то он хоть и досадовал на свое изгнание — ведь он не предвидел ему конца, — однако со мной был неизменно любезен, а потом постепенно и смирился со ссылкой и то ли изжил, то ли научился прятать за внешним довольством прежнюю досаду.
Проходили недели, нивы в долинах золотились, ожидая жатвы, когда наконец прибыла новая весть из Тинтагеля. Однажды августовским вечером, в сумерках, шпоря коня, прискакал вестник. Ральфа со мной в это время не было: я отослал его к пастуху Аббе, который все лето жил в хижине за холмом, — его простачок сын по имени Бан повредил себе ногу, я лечил его, и рана хорошо заживала, но еще нужны были мази и промывания.
Я вышел навстречу всаднику. Он уже спешился под скалой и вскарабкался на уступ перед входом в пещеру. Был он молод, щеголеват и румян и коня не взмылил. Я понял, что весть, с которой он послан, — не срочная и что ехал он не спеша. Увидев меня, он единым взглядом охватил и старый, изодранный плащ, и изношенный балахон, но сдернул с головы берет и опустился на одно колено. Кому предназначался этот поклон: магу или королевскому сыну? — подумал я.
— Господин мой Мерлин.
— Добро тебе пожаловать. Из Тинтагеля?
— Да, сударь. От королевы. — Вскинул на меня глаза. — Я прибыл тайно. Без ведома короля.
— Я так и понял. Не то бы у тебя был королевский значок. Встань же. Трава сырая. Ты ужинал?
Он посмотрел недоуменно. Не так встречают гонцов особы королевской крови.
— Да нет, сударь, но я заказал себе ужин в деревенской харчевне.
— В таком случае не буду тебя задерживать. Там тебя, бесспорно, накормят лучше, чем здесь. С какой же ты вестью? Или ты привез мне письмо от королевы?
— Нет, господин, не привез, а просто на словах должен передать, что королева желает тебя видеть.
— Немедленно? — встревожился я. — Не случилось ли худа с нею или с младенцем, которого она носит?
— Ничего не случилось. Лекари и женщины говорят, что все хорошо. Но только… — он потупил взгляд, — у нее, как видно, что-то на сердце, о чем ей нужно с тобой побеседовать. Она велела сказать: как только сможешь.
— Понимаю. — И я спросил таким же старательно безразличным, как у него, тоном: — А где сейчас король?
— Король намерен покинуть Тинтагель во вторую неделю сентября.
— Ага. Вот я как раз после этого и смогу быть у королевы.
Подобная прямота даже испугала его. Он снова вскинул на меня глаза и тотчас потупился.
— Королева будет рада принять тебя в названное тобою время. Она повелела мне все подготовить. Ты понимаешь, что открыто явиться в замок Тинтагель для тебя невозможно. — И тут же, в порыве откровенности: — Ведь в Корнуолле сейчас все от мала до велика против тебя. Тебе лучше будет изменить обличье.
— Что до этого, — ответил я и погладил бороду, — то, как видишь, я уже и так почти неузнаваем. Не тревожься, приятель, я все понимаю. Я буду осмотрителен. Но тебе придется еще кое-что мне объяснить. Она ни словом не обмолвилась, зачем я ей нужен?
— Ни словом, сударь.
— И ты ничего не слышал? Женщины ни о чем таком не шептались?
Он покачал головой, потом, прочтя недоверие на моем лице, добавил:
— Сударь, нужда королевы срочная. Она ничего не сказала, но, должно быть, речь идет о младенце. О чем же еще?
— В таком случае я приеду. — Он как будто изумился и поспешил опустить глаза. Я резко добавил: — А чего ты ожидал? Я не слуга королеве. И королю не слуга. Так что нечего и пугаться.
— Чей же ты слуга?