— Как только это будет пристойно. Пристойно! — повторил он с коротким смешком и сразу закашлялся. — Тело герцога находится здесь, но дня через два его перевезут в Тинтагель и предадут земле. И тогда, после восьмидневного траура, король заключит брак с герцогиней.
Я задумался.
— У Горлойса был сын от первой жены. Его звали Кадор. Сейчас ему должно быть лет пятнадцать. Ты не знаешь, что с ним сталось?
— Он здесь. Он участвовал в последнем бою, сражаясь бок о бок с отцом. О чем договорился с ним Утер, неизвестно, но всем, кто воевал против короля под Димилиоком, даровано прощение и, кроме того, объявлено, что Кадор будет герцогом Корнуолла.
— Да, — подхватил я. — А сын Игрейны и Утера будет королем.
— Когда в Корнуолле сидит герцогом его злейший враг?
— Даже если и злейший враг, разве у него нет на то достаточной причины? За измену, быть может, придется расплачиваться долго и жестоко.
— Ну, это, — вдруг бодро возразил Гандар, подбирая полы своего длинного одеяния, — покажет время. А теперь, молодой человек, тебе следует еще поспать. Хочешь, я дам тебе снотворного?
— Нет, спасибо.
— Как рука?
— Лучше. Заражения нет, я знаю, как это бывает. Больше я не причиню тебе хлопот, Гандар, перестань обращаться со мною как с немощным страдальцем. Я выспался и чувствую себя вполне бодро. Ступай ложись спать, обо мне не думай. Покойной ночи.
Он ушел, а я еще долго лежал и прислушивался к шуму прибоя, стараясь обрести в ночной близости богов силу духа для предстоящего мне прощания с мертвым.
Обрел я силу духа или нет, но все равно прошел еще день, прежде чем я ощутил и в теле довольно силы, чтобы покинуть мою келью. Вечерело, когда я отправился в большую залу замка, где был установлен гроб с телом герцога. Наутро его должны были увезти в Тинтагель и похоронить рядом с предками. Но сейчас он лежал один в высокой гулкой зале, где недавно пировал с пэрами и замышлял последнее сражение.
Было холодно и тихо, только снаружи грохотал прибой и выл ветер. Он переменился и дул теперь с северо-запада, неся с собою холод и влагу близких дождей. Окна зияли без стекол или роговых пластин, и на сквозняке колыхались и распластывались дымные огненные языки факелов в настенных скобах, покрывая свежей копотью древнюю каменную кладку. Голо и неприютно было под темными сводами — ни деревянной резьбы, ни цветных изразцов, ни росписей по стенам; сразу видно, что Димилиок — всего лишь военная крепость; герцогиня Игрейна, быть может, и не бывала здесь никогда. Серый пепел в очаге давно остыл, отсыревшие, полуобгорелые головни блестели каплями влаги.
Тело герцога было уложено на возвышении посередине залы и покрыто его военным плащом: белый вепрь на алом поле с двойной серебряной каймой. Я привык видеть эти цвета в сражении рядом с моим отцом. Видел я их и на Утере, когда вез его, переодетого, в замок Горлойса. Теперь тяжелые складки плаща ниспадали до пола, а тело под ними словно сплющилось, усохло — пустая оболочка, все, что осталось от крупного, могучего мужчины. Лицо было открыто. Плоть на нем посерела и спалась, как бы стекла с костей, подобно свечному салу, и обозначился череп, лишенный почти всякого сходства с Горлойсом, которого я знал. Монеты на веках уже глубоко запали. Волосы скрывал боевой шлем, и только знакомая седая борода была выпростана и лежала поверх белого вепря на груди.
Тихо ступая по каменным плитам, я думал о том, что не знаю, какому богу поклонялся Горлойс при жизни и к какому богу отправился после смерти. По убранству тела этого определить было нельзя. Монеты на глаза клали не только христиане, но и многие другие. Я вспомнил иные смертные ложа, вспомнил, как теснились вокруг них нетерпеливые духи; ничего такого здесь не ощущалось. Но он уже три дня как мертв, его дух, быть может, уже вышел на холод и ветер через проем окна. Быть может, он теперь далеко, и мне уже не настичь его и не получить прощения.
Я стоял над телом человека, которого предал, который был другом моему отцу Амброзию, верховному королю. И вспоминал, как герцог явился ко мне просить подмоги в деле с его молодой женой и как он мне сказал тогда: «Я сейчас не многим мог бы довериться, но тебе доверяю. Ты — сын своего отца». А я молчал в ответ и только смотрел, как от пламени в очаге ложатся красные, будто кровавые, отсветы на его лицо, и только выжидал случая, чтобы привести короля к ложу его герцогини.
Это один и тот же дар: видеть духов и слышать голос богов, слетающихся к нам, когда мы приходим в мир и когда его покидаем, но дар этот столько же от света, сколько и от тьмы. Видения смерти могут являться с такою же отчетливостью, как и видения жизни. Невозможно ведать будущее и быть свободным от призраков прошлого, вкушать славу и довольство, не испытывая мук и угрызений за свои прежние дела. То, чего я искал у тела убитого герцога Корнуолла, не принесло бы мне ни утешения, ни душевного покоя. Такому человеку, как Утер Пендрагон, который убивает в открытом бою под открытым небом, тут и думать было бы нечего: покойник и покойник. Но я, доверившийся богам так же, как герцог доверялся мне, знал, подчиняясь их велению, что должен буду за это расплатиться сполна. Поэтому я шел сюда, даже не питая надежды.