Много доказывал, спорил, переносил насмешки... И вдруг теперь эти, кричавшие «довольно колбасы»,—начальство... Смотришь на них с отвращением. Страшно становится за судьбы родины!
Тает армия. Все меньше остается идейных людей. По блестящей полоске пролива мчится из Европы пароход... Жизнь проходит мимо нас, горсти людей, оторванных от родины и народа «мечтателей-фанатиков», оставшихся в одиночестве. Где же помощь Антанты, спасенной нами от германского рабства? Где совесть и честь людей, ворующих у нас последнюю веру в справедливость? Где же наши герои, где русские богатыри, где та былинная «живая вода», воскрешавшая нацию от смерти?
5.III. Сегодня после бани, сидя у печи и греясь, вспоминали великий день в истории нашей родины, великой России — день освобождения крестьян от крепостной зависимости. А у нас этого даже никто не вспомнил. Тяжело и обидно за себя: куда я попал, разве мы не дети своего народа? Или это какая-то дореформенная Россия, не видящая, что творится, или же совершенно слепорожденная?
Если не будут быстро и решительно приняты меры для переброски нас на какой-либо участок польского или иного фронта против красных — весной армию не удержать, она потечет сама, туда, куда влечет ее долг перед родиной, перед своим народом.
15.III. За день сделал все схемы боев в Донецком бассейне. Прочел статью в «Общем деле» — «Расцвет тяжелой индустрии». В ней меня поразили не выводы автора, что гибнет Донецкий бассейн, что добыча угля со 150 миллионов упала до 25 млн.,— ужаснули условия труда и жизни интеллигентов — инженеров, техников, находящихся в рабстве у торжествующего хама, голодающих, глядящих на умирающее дело, продающих последние вещи за кусок хлеба.
21.III. Тяжелые вести — Кронштадт пал, и с ним пало настроение. Мысль о скорой возможности быть в России откладывается в долгий ящик.
Д-р Крамарж в своем письме к ген. Врангелю высказывает тревогу и опасение, «чтобы чины армии не сделались ярыми противниками антибольшевизма вследствие тяжелых условий, в которые они поставлены». Государственно мыслящий человек видит то, что здесь происходит, а те, которые здесь... ослепли?
27.III. Желающим ехать в Совдепию и Бразилию предложили немедленно записаться. В полку нашлось 40 бывших красноармейцев запасных батальонов, людей, поверженных в уныние, мучимых тоскою по родине, готовых «хоть умереть, но дома, в России». Едет наш повар Петр Никулин, бывший идейный большевик, но в то же время с садизмом, заложенным в его душе, расстреливал коммунистов-пленных...
Ушли отправляющиеся в Совдепию... В палатке соседей— шумная драка из-за карт, взаимные оскорбления действием и площадной бранью. Ссорятся офицеры.
31.III. Пришел пароход с тремя тысячами казаков с о. Лемнос, пожелавших ехать в Совдепию. Терпения не хватило — люди идут на верную гибель, потеряв всякую веру в будущее и, главное, в самих себя.
У штакора вывешено объявление о том, что в Советорос-сии пожар восстаний...
7.IV. Сегодня большой христианский праздник — благовещенье, праздник освобождения птиц из клеток в дни детства. Роли переменились — мы в клетке, в изгнании. Но с надеждой когда-нибудь вновь быть орлами и рвать тело своих врагов, лить кровь, создавая Россию.
27.IV. Встретил вчера знакомого капитана-артиллериста. Живут надеждой на будущее, мечтают о походе в Россию. Слабая вера в жизненность нашей организации еще теплится, еще остались клочки веры в главкома. Генерала Кутепова ненавидят сильнее, чем раньше».
Официозные перья изображали Кутепова «сильным человеком, не знающим сомнений. Он шел по крови. Он рубит в клочья. Виселиц не боится. За нами чудится зарево пожарищ».
Это —правда. Пожары, расстрелы, виселицы, провокации сопровождали все его действия против революционной России—с февральских дней 1917 года.
27 февраля Кутепова, полковника лейб-гвардии Преображенского полка, назначили командиром ударного карательного отряда. Отряд расстреливал рабочих на улицах Петрограда. Но ничто уже не могло остановить восставший народ, «...весь Литейный проспект был заполнен толпой, которая хлынула со всех переулков,—признавался позже сам каратель.—Большая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может».