Около пяти месяцев жил не жил. С тягостным чувством после работы входил в косую дверь, угрюмо встречал взгляд Анны — чуя недоброе, с бабьей жадностью та ловила его взгляд. Тяжелая работа, казалось, пригнула ее к земле, вычернила некогда румяное, с мелкой россыпью веснушек лицо. Теперь ему стало больно и неприятно глядеть в это некогда родное лицо. Похлебав на скорую руку постную похлебку вприкуску с липким, пополам с травой хлебом, Кузьма до ночи уходил под навес сарая. Топор тонко и позывно гудел в его руке. Тесал полозья саней, жерди для телег, а перед глазами плясала, гомонила многоязыкая Европа. Где-то, кажется под Веной, видел женщину: словно чистая сытая кошечка, бездумно озираясь на русских солдат, шла по улице. Широкие бедра, белое лицо, шнурочки бровей…
В голове туманилось. С силой втыкал в колоду топор, уходил со двора. Ночью чувствовал: лежит Анна рядом — горячая, притихшая. Утром видел: торопливо натягивала на колени старую юбку — нечего было переменить. На исходе сентября сорок пятого Кузьма осторожно в рассветной мгле оделся, отыскал под кроватью чемодан, пошел из избы. На пороге оглянулся. За печной трубой, словно у затравленных галчат, сверкнули глаза девчонок: не спали, видно, караулили.
Незаметно дошел до просторного пятистенного дома: возле высокого крыльца куча стружек, под окнами вишни-малолетки, поваленный кусок плетня.
По главной дорожке Кузьма не пошел — свернул на огород и, удивляясь своей ловкости, без труда перемахнул через хворостяной плетень. «По всем понятиям, Нюшка зятя приняла, а с другой стороны, недоделок много», — решил он, пробираясь меж гряд с луком, огурцами, пахучих зонтов укропа.
Остановился возле глухой, подветренной стороны сарая. Было слышно, как поблизости, за стеной, жует корова. Кузьма сел на полусгнившую чурку, облепленную куриным пометом, и, растирая ушибленное колено, стал глядеть поверх крыши на крыльцо, едва видневшееся из-за веток. Чтоб хоть немного успокоиться, он сунул в рот пустой мундштук. Послышались голоса. К изгороди подошли две женщины.
В высокой, грудастой Кузьма без труда узнал Пелагею Корыстылеву, а другую, молодую, он не признал.
Корыстылева перегнулась через крыльцо и стукнула кулаком в стекло.
— Нюра, — позвала она негромко.
Кузьма застыл. Схватившись обеими руками за бурьян, он вытянул шею и медленно, потихоньку опустился на корточки. О сруб стукнулась наружная дверь, и на крыльцо шагнула высокая женщина, повязывающая на ходу косынку. Обернулась и крикнула в сени:
— Окно закрой; Вера. Как бы гроза не нашла.
И все втроем, приглушенно разговаривая, вышли за калитку.
Кузьма не успел что-либо сообразить, как к дому на велосипеде подъехал худощавый парень в пестрой ковбойке и спортивных брюках. Не сходя с велосипеда, парень добрался до завалинки и свистнул три раза. Окно, перед которым он остановился, с шумом распахнулось, и в нем показалась коротко остриженная девичья голова.
— Иду, — сказала девушка, взволнованно-радостно рассмеялась и скрылась в доме, а спустя минуту ловко и легко перелезла через подоконник.
— Эх ты, соня, — сказал парень, обнял ее за плечи и тихо-тихо, смешно поехал рядом с ней.
Чмокнул звонко поцелуй. И опять над проулком улеглась тишина. Кузьма заключил: «Это, по всему видать, Зина. В мать пошла».
Бурьян, за который он схватился руками, не выдержал, обломился. Раскорячив ноги, Кузьма ткнулся лицом в жесткую землю, завалился на бок. Выругался. Долго не мог подняться, загребал руками воздух, а когда сел, то услышал рядом звонкий девичий голос:
— Что это вы на ровном валяетесь?
Из-за вишенки сверкнули два крупных глаза.
«Верка, это Верка», — подумал он.
Продолжая смотреть на него смеющимися глазами, оправляя красную ситцевую кофту на крепенькой — два стиснутых кулачка — груди, Вера неслышными шагами приблизилась к нему.
— Вы устали? Здесь есть скамейка. Пройдите, пожалуйста. А может, вам принести квасу? — сказала она.
— Квасу можно, — Кузьма запнулся, — если не жалко.
— Ну что вы! Его у нас много. Летом, знаете, он хорош, жажду сгоняет.
Хлебный ржаной квас, ледяной и резкий, Кузьма пил большими, судорожными глотками, запрокинув слегка голову.
Перебирая проворными пальцами складки кофты, Вера смотрела с состраданием на его острый кадык, на худую, с выступающими ключицами шею и, мучительно морща лоб, стала припоминать, где она раньше видела это лицо. «А нигде не видела», — сказала она себе. «Нет, ты вглядись, вглядись, видела».