Немного задержались около памятника. Немой каменный человек со своей высоты смотрел на них. Ему, может, нравилось, что молодые люди стоят под ним и думают так же, как и он.
— Ты «Войну и мир» читала? — спросил Иван.
— Нет.
— Он Наполеона побил. Хоть и с одним глазом.
— Смотри, как живой все равно.
— Ладно, пойдем. А то мы сто лет идти будем, — сказал Иван.
С пустыря, тоже испятнанного воронками, ошалелым комочком выскочил заяц; под улюлюканье и свист Ивана покатился вниз к кустарничку.
— Лопух косой, нашел где прятаться, — рассмеялась Шура.
Около собора теплилась глубокая тишина. Двери были полуоткрыты, из них бочком, встряхивая большой круглой головой, вышел торопливо маленького роста человек, мелко засеменил к желтому флигельку с начисто срезанным снарядами вторым этажом: остался только обломок стены. Но в нижнем на всех трех окнах висел тюль и виднелись цветы в горшочках. В одном окне расплывчато липло к стеклу чье-то лицо.
Иван нерешительно остановился:
— Может, зайдем? Я ни разу не был в церкви.
— Ага, погреемся, — согласилась Шура.
Переминаясь с ноги на ногу, боязливо вошли: впереди Иван с ребенком, за ним — испуганная, с широко раскрытыми глазами Шура.
Из гулкой пустоты, с купола, со стен на них летели на розовых крыльях ангелы, голубоватой мантией обнимал мир Христос. Бог был таким ушибленным, бескровным и бестелесным, что делалось странно и страшно при одной мысли о сопоставлении Его и Мира и той всесильности, с какой он проник в жизнь.
Иван подошел к алтарю — из глубины глядел все тот же бог, только в другой, зеленой мантии. Ивану стало отчего-то зябко и неловко, он переступил с ноги на ногу.
Шура сделала Ивану знак рукой. Он оглянулся.
Посреди собора стояли две старухи и одна средних лет женщина — они истово и жадно крестились на иконы. Маленькая сухая старуха опустилась на колени, быстро и часто кланяясь до самого пола. Неясные тихие шорохи заполняли собор. Иван прижимал к себе мальчонку — тот молча таращил глазки. «Бога нет, а Россия стоит на своем месте и никогда и никуда не сдвинется, и никакой ее не возьмет огонь!» — думал солдат с трепетом и с каким-то облегчающим и просветляющим душу восторгом.
От двери бесшумно шел грузный поп, с красным лицом и во всем черном. Он быстро пододвинулся к Ивану; несмотря на упитанность и полнокровность, у попа на лице было разлито то же выражение, что у Христа на картинке, особенно поражали глаза, глубокие, грустные.
— Крестить? — спросил он, заглядывая в лица Ивана и Шуры.
У Ивана пересохло во рту, — он первый раз говорил с попом.
— Нет, нет, мы так просто, — торопливо сказал он. — Посмотреть, — добавил он, робея под этим смиряющим взглядом.
Поп вдруг озорно подмигнул, с лица его сошло выражение аскетической святости — стоял здоровый мужик, просто мужик, а не проповедник.
— Война скоро кончится? — спросил он тихим голосом, припоминая что-то.
— Теперь скоро.
— Пора, пора. Я был солдатом в первую мировую, — сказал он, рассеянно мигнув, и пошел за амвон.
Иван посмотрел на его мужицкую спину, неопределенно подумал: «Сложная у людей жизнь».
Они вышли из церкви. В открытую дверь были видны сгорбленные спины старух. Одна, маленькая, все еще истово, надрывно крестилась… Иван сбил на макушку шапку и скорым шагом пошел со двора. Он хотел сказать что-нибудь значительное, большое, но не мог выразить своего чувства словами; все слова ему казались маленькими и ничтожными в сравнении с тем, что было в его душе и что было во всем этом мире.
Повернувшись, Иван глянул на город.
Из сизой мглы отступившей ночи по лобастым холмам — раньше тут лежали проспекты и площади с зеленью в скверах — громоздились молчаливыми отрогами развалины, уходя к горизонту, зарываясь в низкие тучи. Яркое всплывало из развалин солнце, и в чистом его свете еще страшнее казалось содеянное людьми.
С соборной крыши кидал одинокие клики ворон.
Основным учреждением, в котором нуждались как в воздухе люди, отыскивая следы убитых или живых, было справочное бюро. В Смоленске оно лепилось в полуразвалине: в комнате стояли впритык три стола, за ними сидели работники. В большом шкафу лежали папки.
Бориса Николаевича Стернякова, мужа Ирины, оказывается, вовсе не нужно было искать в бюро: просто спросить у любого, и тот показал бы.
Иван знал, что Стерняков какой-то большой начальник, а стало быть, его легче было искать, чем сестру, хотя та и носила его же фамилию. Он так и сделал. По тем почтительным интонациям в голосе, какие звучали у пожилой служащей справочного бюро, когда Иван назвал фамилию Стернякова, он без труда догадался, что фигура эта крупная и важная в городе. На улице, когда вышли из бюро, закричал напропалую ребенок. Кое-как успокоили. Молоко уже все вышло.