— Это у дельфинов свобода, а у тебя статья, думать надо, как избежать.
— А может признаться? Я вас впутывать не буду, и Ромку с жильцами его, скажу сам один, свидетелей же нет…
— Вот, что ты Леха? Если не сядешь, так штраф припаяют, и с чего вы с матерью платить будете? Нет, здесь с умом надо. Объяснительную писать начальнику станции. Ты раньше хоть раз писал, что бассейны и шлюзы в аварийном состоянии?
— Конечно, сто раз писал!
— Вот это хорошо, — Митрофаныч поднялся, хлопнул Алексея по плечу, — а теперь напишешь, что при плановой проверке, когда ты бассейны смежные наполнил, решетки и повылетали, дельфины в стрессовом состоянии, никто за ними не наблюдает, не лечит, что они вообще опасны стали, агрессию проявляли последнее время, выбили решетки и ушли в море, а ты один их удержать не смог. Что ты сообщал об аварийном комплексе, да никто тебя не слышал. Синяков они тебе не наставили? Утром в травму езжай, жалуйся тут болит, там болит, пусть запишут, как производственную, к заявлению справку приложишь, может еще за моральный ущерб получишь. А насчет жилья — мать у тебя ветеран труда… тоже подумать надо… короче идем уже, что сидеть, ушли они и слава богу. — это Митрофаныч громко сказал, для всех и добавил, — в наших общих интересах всем, кроме Алексея, как можно скорее покинуть территорию биостанции.
Роман, Сергей и Нина домой возвращались как и пришли на биостанцию — пешком. Константин Митрофанович такси вызывать не посоветовал, лишний свидетель зачем? Да и пешими тропами выходило быстрее.
С фонарем, который Рома одолжил у Алексея, они шли и шли. Видно было только каменистую белесоватую тропу, широкую, но неровную, все остальное тонуло в бархатном мраке карадагского предгорья. Редко высвечивались прострелы фар на серпантине, заползали за поворот и трасса снова погружалась в темноту.
Роман светил, он шел впереди, Сергей крепко держал Нину за руку и следовал за ним. Луна давно зашла, а рассвета не было.
— Вот здесь осторожнее, спуск будет крутой, а потом на трассу выберемся и до самого дома почти по хорошей дороге пойдем, — приостановился Роман.
— Хорошо, спасибо, — ответил Сергей, а Нина молчала, у неё никаких сил уже не осталось. Слишком длинным и напряженным оказался день, сейчас каждый шаг по пересохшей тропе давался с трудом.
— Ну потерпи, скоро уже, — Сергей чувствовал её усталость.
Нина благодарно сжала его пальцы, но ответить не смогла. Дойти бы и лечь! Ноги гудят, голова болит, кружится. Даже знобит, или она снова обгорела? Если бы Сергей не вел её, то села бы где-нибудь на камень, а лучше свернулась клубочком и заснула. Глаза на ходу слипались.
Нина и не поняла даже в какой момент Сергей взял её на руки и понес, она не заметила, что потеряла левый шлепанец, не помнила, как оказалась наверху, в комнате. Только, когда Сергей укладывал её на кровать проснулась.
— Сережа, пришли уже?
— Да. Ты спи, спи
— А в душ… — это была мысль или невнятное бормотание? Нина не поняла.
— Завтра в душ.
Он раздел её уже сонную, уложил удобнее, расправил на подушке спутанные волосы. Знал — Нина станет сокрушаться, что не расчесать.
А сам все не ложился, смотрел на неё.
В комнате горел ночник-свеча, огонек прыгал неестественно ритмично, не похоже на живой огонь. Вместе с ним дергались на стене тени. Сергей задумался, долго просидел так. Сейчас, когда Нина крепко уснула, он мог позволить себе сбросить маску владения собой. У него тоже болела голова, но он не обращал внимания, тревожило не это. Весь день Сергей откладывал, отодвигал сомнения, но невольно наблюдал за Ниной и Романом, пытался понять. Эти мысли жили в нем с того момента, как он увидал рисунки.
Да, он ревновал! Даже не зная наверное, только потому, что другой мужчина видел её так, не просто обнаженной, а… открытой, желанной. Мало того, что чужие взгляды, чужое чувство касалось её. И она позволяла, не закрывалась, вот в чем беда! И там, у ручья, было ли его нетерпеливое безумное желание стремлением доказать и себе самому и Нине, что она принадлежит ему одному, или все-таки любовь превозмогала ревность? Он не мог отпустить её, надо было приехать в такую даль, в чужой недостроенный дом, чтобы понять, что без Нины жизни у него не будет нигде! Почему раньше не говорил ей такого? Сейчас, если скажет, то получится мольба не бросать, а это путь к несвободе и к нелюбви одного из них, второй будет любить за двоих — это не правильно.
Когда он увидел… Первой здравой мыслью после яростной обиды было — отпустить. Ведь Нина сама уехала от него, у неё был выбор, и она выбрала свободу. А потом он решил, что не отпустит, не отдаст. Любовь? Наверное… И разумные доводы перестали работать. Сергей не знал себя таким — не правильным, первобытным.
Да, он следил! Ловил их взгляды, прислушивался к интонациям. Когда только приехали, из машины вышли он стал смотреть. Было больно, больно! Едва сдержался, чтобы не схватить её, не накричать, заставить признаться. И это был бы разрыв. Свобода для неё и для него. А он хотел свободы вдвоем, чтобы Нина добровольно с ним осталась. Искал подтверждения, замирая сердцем…
И сейчас смотрел на Нину, искал подтверждения, только это важно, обиды нет, Нина сделала выбор и, чтобы ни было за пределами их близости — не могло разрушить её. Он не позволил бы. Снова вспомнил жаркий полдень, листья шелестят, касаются плеч, спины, а под ладонями податливое нежное трепетание, её бёдер, спина грудь… дыхание зашлось, вот же она здесь! Можно и сейчас…он наклонился, прижался лицом, губами к волосам на подушке. Шелковые, мягкие…уснуть так, не думать ни о чем, а завтра уехать. Она выбрала его…
Вместо этого Сергей тихо поднялся и вышел из комнаты.
Слева по коридору дверь в мастерскую Романа была приоткрыта, в щель виден свет. Сергей коротко постучал, Роман сразу отозвался.
— Войдите, — и открыл дверь шире.
— Я к тебе, поговорить надо, — Сергей без объяснений перешагнул порог, пристально, тяжело смотрел в глаза Роману, сказал ему "ты" иначе не мог.
— Если надо — говорите.
Роман прошел между разложенным мольбертом и картинами, составленными у стены, задержался у стола в глубине комнаты. Выглядел усталым, лицо осунулось, как после болезни и это всего за день. Утром был другим, счастливым… Кулаки у Сергея невольно сжались. Нет, так не пойдет, не драться же он собрался.
— Объяснять не буду, сам поймешь, — слова комом застревали в горле, Сергей не мог, не хотел говорить этого про Нину, но иначе как? И он заставил себя. — Вы когда ездили с ней…с Ниной в степь… Ты мне правду скажи, не бойся, бить не буду. Здесь не я и не ты — она решает. Я заходил в эту комнату. И видел… рисунки.
Роман понял, кивнул.
— Да, это…
— Это ты с натуры? — Сергей спросил, а ответить не дал. — Постой, послушай меня, если она… Нет, не то! Я до последнего буду держать её, не отпущу и мне все равно, что там у вас было, но я должен правду знать! С натуры?
Роман молчал. Сейчас и для него многое решалось. Что есть правда? Их близость с Ниной, или то, что она сказала "Это не настоящее". Вот, перед ним взрослый мужчина, с которым у неё настоящее. Одним словом можно отравить его жизнь сомнениями, или оставить Сергея в неведении. Можно переложить знание тяжелое, как камни, на чужое сердце, или оставит при себе. Жить с этим.
— Не все с натуры, — медленно произнес Роман. — Там есть набросок на пляже, где она… Нина… На лежаке, тот с натуры, еще в саду, а остальные… это я так увидел.
— Любишь её?
— Да…
— Вот и я люблю. — Сергей не угрожал, а Роман не боялся, говорили они на равных, по-мужски. — Рисунки все соберешь и мне отдашь, понял? И забудешь про это.
— Они не в доме… я утром принесу.
— Нет, сейчас.
— Хорошо, надо в грот идти.
— Значит, пойдем.
И опять шли молча, не по руслу, другой, короткой дорогой, Роман светил, а небо на востоке быстро светлело, четко обозначились на его фоне очертания горных склонов. Когда добрались до места фонарь стал не нужен, заря играла вовсю. Море золотилось, розовело, воздух еще не жаркий был напоен свежим солоноватым запахом волн. Легкий бриз дул в сторону берега, гнал не высокие волны.