— А ты что бродишь? Да босиком.
— Я тапок не нашла.
— Так мы его потеряли, когда я тебя нёс.
— А ты нес?! Всю дорогу?
— Нет, не всю, это я бы сломался от станции нести. Только когда ты на ходу засыпать стала. Чего проснулась?
— Пить хочу. А ты почему не спишь?
— Я… машину ходил глянуть, за забором на дороге стоит все-таки.
— Да кому мы здесь…
Нина не договорила, потому что со стороны ворот раздались настойчивые гудки. Кто-то немилосердно сигналил. Нина снова побежала на балкон, Сергей прошел за ней.
— Смотри, смотри! К нам, — она указала на легковую машину с включенными на яркий дальний свет фарами. Легковушка стояла у ворот. Кто-то вышел из нее, с силой хлопнул дверью и быстро пошел через двор к дому.
— Мужчина вроде, к Роману наверно. Может постояльцы? — предположила Нина.
— Ночью-то? — покачал головой Сергей
— Ну мало ли, по интернету забронировали. Я оденусь на всякий случай.
— Зачем? Лучше ляжем спать, — Сергей определенно не хотел пускать её.
— Ну, Сережа! Мне на кухню надо, пить хочу.
— Я принесу…
В коридоре раздался грохот, и затем замолотили в дверь их комнаты, которую Сергей плотно прикрыл за собой.
— Кто-нибудь! — мужской голос показался Нине знакомым. — Кто-нибудь! Вызовите скорую!
Нина распахнула дверь, Сергей щелкнул выключателем. На пороге стоял Митрофаныч и беспорядочно разводя руками повторял:
— Скорую надо! Ромке плохо…
Нина обернулась к Сергею и увидела, как страшно он побледнел.
— Да, да, сейчас, — заметалась она, одной рукой удерживая на груди простыню, — сейчас телефон…где же сумка…
Роман хотел только одного — чтобы Сергей скорее ушел. Между ними все было сказано, все из того, что можно сказать. И Роман боялся не сдержаться, перейти границу дозволенного и тем самым обидеть Нину.
Она не жаловалась, не откровенничала, но разве он не видел? Ее печальные глаза, обиженные губы, опущенные плечи. И он рисовал, рисовал, а хотел бы обнять, жалеть, защитить. Он не знал любовь ли это, не разбирал — настоящее, или так… Он не представлял, что есть любовь, в чем она. Желание близости с Ниной казалось постыдным, но он не мог думать иначе. Чувствовал себя виноватым, но так хорошо было томиться по ней. И он рисовал… переносил на бумагу, на холст все, что натянутой струной дрожало в душе. Касался каждой линией, каждым штрихом. И в эти мгновения она принадлежала ему, была только его…
Но Нина ждала Сергея. Побежала к нему, как только увидела…
Обещала: "Это останется навсегда, будет только нашим", а сама отбросила в сторону, как смятый пучок травы.
Неужели он смог бы смотреть, как Сергей сожжет рисунки. Его любовь! Нестерпимо хотелось крикнуть: "Где же ты был, когда она ждала тебя? Почему не рядом. Как ты смел… И зачем приехал сейчас. Зачем сейчас?!"
Вот, наконец, свернул листы, вышел из грота, поднимается по тропе. К ней…
Роман бессильно опустился на камни, прижался спиной к холодной шершавой стене. Все… некуда ему, домой надо. Домой.
Странно, но раскаяние почему-то подкатило к сердцу, что бросил там все, не предупредил, уехал. А как они справляются, столько работы. Стирать надо, убирать, номера готовить. И не все заселил, сами отдыхающие не придут. И за продуктами на рынок некому, отца не пустишь, он деньги пропьет, а мать сто лет в Приморске не была, тяжелое носить не может.
Роман вспомнил, как слышал её голос ночью, никогда такого не бывало.
Здесь на расстоянии злоба и обида, которую он испытывал к ней показалась не верной, или это близость с Ниной изменила все? Нина жалела его, он понимал и мать наверно жалела по-своему. Очень давно, когда еще на юге не жили, бывало и обнимет, скажет: "Ромчик, ты у меня один", а он не предупредил…
Дождаться пока совсем рассветет, да и ехать домой. А Нина с Сергеем пусть живут в коттедже сколько надо. Если захотят…
Мысли о ненавистных обязанностях в Береговом словно запечатывали его боль, обволакивали, оглушали чувства. Живут люди и так, а он рисовать, кому нужны его картины? Вернется и будет арбузные корки под деревья закапывать, да сортиры мыть. Ну и что? Значит такая у него судьба, назначение.
А сердце ныло, болело и такая тоска! Невыносимая. В гроте показалось страшно, как в могиле, на воздух скорее надо. Он с трудом поднялся, оставил в своем убежище все, как есть, тайник не заложил. Пусто там, ничего не осталось, хранить здесь и прятать нечего. Из грота выбрался на море и не взглянул, побрел знакомой тропинкой наверх. Шел медленно, а небо светлело. К тому времени, как добрался, почти рассвело, издали увидел, что рядом с машиной Сергея и прогулочным джипом стоит еще одна легковушка, с зажжёнными фарами, услышал как сигналит, пошел быстрее, на ходу узнал Митрофаныча, который вышел из машины. В каптерке у рабочих затеплился в окошке свет. Что Митрофанычу надо? Или все-таки с дельфинами неприятность вышла. Роман ускорил шаг, позвал.
— Константин Митрофанович!
Тот оглянулся, не ожидал видно, что Роман не у себя, но не ответил и оставался у машины. Роман подошел. По лицу Митрофаныча понял — случилось что-то. А спросить не мог себя заставить, и не понимал почему.
— Рома…ты…не знаю я, как говорить такое…в общем из Берегового к нам дозвонились, искали тебя. — Митрофаныч отвел глаза и глядя на бампер своей машины сказал: — Раиса Игоревна умерла… соболезную…
— Мама…? — одними губами произнес Роман и пошел мимо Митрофаныча в калитку, через двор, наверх по лестнице. А Константин Митрофаныч шел сзади и говорил, говорил…
— Еще вчера ночью случилось, тебя искали, не нашли. Подробностей не понял, то ли упала неудачно во дворе, или другое что. В больницу её отвезли, в Феодосию. Там и… Но не сразу. В сознании была, тебя звала, да пока отец сообразил к нам позвонить, Леша с ним говорил, он же дежурил сегодня, меня высвистал, я и поехал сразу. Да подожди, Ром, постой, куда ты…
— Скорей домой мне надо. Отвезете? — говорил с трудом, задрожали губы
— Не смогу, экскурсии у меня с утра… И не домой тебе, а в больницу, там уже подскажут, что да как дальше делать.
— Да там подскажут… — Роман остановился у двери мастерской, взялся за ручку, — а ведь я перед отъездом…поссорился с ней… — он пошатнулся, упал, как подкошенный, Митрофаныч его и подхватить не успел.
Глава 30. Тревожная ночь
Сначала из темноты выплыли голоса.
— В больницу не заберем, показаний не вижу. Давление в норме, кардиограмма хорошая… — авторитетно, с расстановкой вещал незнакомый, — У юноши нервное истощение и реакция на стресс, как следствие обморок. Здоровый сон, щадящее питание, постельный режим день-два. Можно вызвать участкового, или сами к врачу… Сейчас укольчик сделаем…
Врач…кто заболел? Роман открыл глаза, увидел на стуле у кровати разложенный рыжий чемодан скорой помощи, врач деловито копался в нем, Нина, Сергей, Митрофаныч стояли поодаль.
— А лекарства какие-нибудь может? — спросила Нина. Почему она здесь?
— Лучше бы в больницу! — а Митрофаныч здесь зачем? И что вообще…
Вспомнил все… мама умерла… странно было произносить это, даже в мыслях, трудно поверить…
— Ну вот, очнулся, не надо сейчас в больницу, пусть полежит. Вставать не рекомендую. Как вы себя чувствуете, молодой человек? — взгляд у врача был доброжелательный. — Поднимите руку.
Роман исполнил.
— Очень хорошо, как вас зовут?
— Роман
— Полное имя, пожалуйста.
— Полянский Роман Дмитриевич.
— Год рождения?
— Девяносто пятый… тысяча девятьсот девяносто пятый.
— А сейчас у нас какой? — доктор внимательно глянул Роману в глаза и продолжил искать вену.
— Двенадцатый… Роман отвернулся к стене, хотел заплакать, а слез не было, только тупая тяжесть на сердце.
— В больницу мы сами отвезем завтра, — сказал Сергей.
Роман снова закрыл глаза, ни видеть, ни слышать никого не хотелось.
Доктор закрыл чемодан, записал данные вызова, еще что-то говорил о лекарствах, контроле давления, режиме сна, наконец, собрался и ушел. После укола Роману смертельно захотелось спать, вместе с тем засыпать он боялся. Как будто там, за пределом реальности его ждало нечто необъяснимое, голос матери в морской глубине. Мысль странная… что мать Ваську послала. И домой велела идти, возвращаться. Только разве получится к прежнему вернуться и жить? А её уже нет… Какой никакой, а был у них общий мир, семья… Не простился даже! Почему-то именно это больнее всего ранило, что расстались в соре и последней мыслью о ней была мысль злая. Сейчас, когда не стало её, Роман запоздало искал оправдания всему дурному, вспоминал это её бесконечное "все для тебя". Вот зачем? Как теперь? Выходит, на всю жизнь он сволочью остался, что так поступал с ней, ненавидел, проклинал. Нельзя мать проклинать…