— То, о чем я сообщу вам, очень серьезно, потому нам надо быть абсолютно убежденными в том, что среди нас не оказалось ни одного вооруженного человека. Для этого я прошу вас, Завалков, и вас, Фалалеев, сделать обыск. Да-да, обыск. И начать с меня.— Алпатов полуобернулся к Завалкову, поднял руки, как поднимает сдающийся в плен. Тот привычным жестом провел ладонями по бокам, похлопал по груди, по спине.
— Что же это за шутки за такие происходят, что за загадки нам задают? Вы что-нибудь понимаете? Я лично ничего не понимаю,— прошептал Шмидту Слепокуров.— Вроде бы вместе работаем, а будем заглядывать друг другу не только в душу, но и в карманы. Что-то не то.
— Вам же обещали, скоро узнаете.— С этими словами Шмидт поднял руки, как бы привлекая к себе внимание Завалкова.
— Это тоже туда? — спросил тот, извлекая из кармана Шмидта маленький ножик в кожаном футляре.
— Тоже... Все, что режет, колет и стреляет,— распорядился Алпатов.
— Все в порядке, прошу занять места,— как бы через силу проговорил Алпатов. И через минуту огорошил присутствующих: — Дело в том, господа... что среди нас находится советский шпион.
Забегали семнадцать пар глаз от лица к лицу.
— Нам следует плотно закрыть окна и двери, чтобы тот, кому захочется покинуть зал, не мог бы этого сделать,— произнес Шевцов.
Завалков подковылял к окну, проверил запоры:
— Порядок.
— Насколько точны ваши сведения? — спросил Слепокуров.— Не совершаем ли мы опрометчивого шага? Не идем ли на поводу у недругов — они бы многого не пожалели, чтобы мы перессорились.
— Насколько точны сведения, вы сейчас убедитесь,— отвечал Алпатов.— Мистеру Рендалу и его коллегам удалось выяснить пути проникновения информации о деятельности нашего центра за железный занавес. И они сделали то, что мы вряд ли когда-нибудь смогли бы сделать своими силами. Да, чтобы не забыть. Я обязан известить вас о том, что все лодки, стоявшие у причала,— Алпатов оттянул рукав пиджака, посмотрел на часы,— только что отведены с острова. Поэтому попытки к бегству исключаются. А теперь прошу вас, Николай Павлович.
Болдин слегка поклонился, и, когда встретился взглядом с Томасом Шмидтом, улыбка удовлетворения отразилась на его лице. Тот, кто сумел бы перехватить этот взгляд, без труда мог догадаться, ради кого и ради чего собрано это заседание.
— Я многое бы дал за то, чтобы избавить себя от необходимости говорить то, что вынужден сказать. Но дело в том, что здесь, в этой комнате, действительно находится красный.
Болдин умолк и обвел тяжелым взглядом сидевших за столом, словно ожидая, кто первым отведет взор, выдаст себя невольным выкриком возмущения, но все продолжали сидеть чинно, как люди, умевшие владеть собой, немало повидавшие в этой жизни.
Песковский почувствовал, как прилила кровь к вискам и покрылись потом ладони. Разучился владеть собой? Он думал, что жизнь подготовила его и к таким неожиданностям. Жизнь в чужом лагере, все более укреплявшаяся привычка естественно, непринужденно вести игру, изображать радость и печали, привычка взвешивать каждое слово и каждый поступок... вся жизнь, только и формирующая — лучше всяких школ — истинного разведчика, приучила его быть в состоянии постоянной готовности... Что же сегодня? Как повести себя? Он обязан сделать вид, что ничего не произошло, что все это его не. касается, хладнокровно, чтобы не пресеклось дыхание, сказать, что произошла ошибка, и не просить, нет, просит виновный, настоять, как настаивает правый человек, на проверке заявления Болдина. Надо потребовать, чтобы они не торопились, тщательно изучили и проверили каждое его слово. Он соберет нервы, волю, силу в кулак, и только с молоточками в ушах ему не справиться. «Тук-тук-тук». Ненамного, на какую-то долю секунды опаздывая, отставая от ударов сердца, они будут разноситься по всему телу, и их нельзя будет унять.
Песковский знает одно: у любого человека на его месте дрожали бы пальцы. Слегка, незаметно для ненаметанного глаза. Но глаза, которые устремлены в его сторону, —- опытные глаза. Ни одна деталь не скроется от них. Поэтому надо спокойно вынуть коробку «Кэмэла», вскрыть ее, неторопливо зажечь спичку и сладко затянуться, поглядывая, как догорает огонек в недвижной руке.
Его пальцы не дрожат, он научил их быть послушными, и они послушны ему куда больше, чем эти молоточки в ушах.
Ногтем мизинца он поддевает тонкую прозрачную ленточку на пачке сигарет, освобождает крышку, открывает. Кажется, нет для него дела важнее. И слышит:
— С целью проверки надежности человека, выдающего себя за Томаса Шмидта, была предпринята одна мера... Он был поставлен в известность о якобы предполагавшейся операции «Лима».