В начале волопаевского бума с инопланетянами этим фактом заинтересовалась было научно-исследовательская лаборатория. Цезарь Шамошвалов прислал ветерану от беллетристики официальное письмо с предложением о сотрудничестве. Ответа он так и не дождался, ибо недоверчив был Коцюбейко сверх всякой меры, подозревая всех и вся в том, что стремятся его нехристи окаянные отлучить от литературы.
Сам Азалий Самуилович испытал как-то на собственной шкуре, что такое - Коцюбейко. По молодости лет, от чистого сердца предложил Расторгуев Лазарю Сигизмундовичу хранить его билет в казенном сейфе, и чуть было не пропал по той причине. Добрых два года писал "взрывник" объяснительные в разные инстанции, натравленные на него ветераном, и с тех пор зарекся связываться с Коцюбейко.
- Вы это о чем? - спросил Сема, обиженный тем, что его прервали, и одновременно прикидывая, не задел ли ненароком въедливого старца.
- О ней, голубушке, о ней, родимой, - потирая дряблые ручонки, ответствовал Лазарь Сигизмундович. - Время уж какое, надо бы и откушать.
- Значит, так, молодой человек, - взял в свои руки бразды правления Расторгуев. - Повесть ваша сыровата, да и вряд ли она будет интересна читателям. Современный, знаете ли, читатель живет, как это не удивительно, в современном мире, и ваши псевдоисторические изыскания ему абсолютно не нужны. Читатель стремится в гущу событий, к телевизору, наконец. Заклеймите врагов перестройки, бюрократов всяких, приспособленцев. А еще лучше воспойте новых депутатов, выходящих прямо из народной среды, понимающих чаяния и надежды каждого советского человека. Неисчерпаемая, скажу вам тема! Ну и главное, над языком вам надо еще работать, над стилистикой, лексикой и прочей белибе... Гм... Простите, увлекся. В общем - работайте. И учиться вам, конечно же, нужно. Учиться, не побоюсь этого крылатого выражения, учиться и учиться. А у кого перенимать мастерство, у нас в Волопаевске найдется, - и широким движением руки Расторгуев указал на замерших в предвкушении застолья, давая понять, что разговор окончен.
Серега проглотил комок и, понурив голову, поплелся к двери.
- Водку-то оставь! - в один голос гаркнули литераторы.
С каждым шагом, отдалявшим Бубенцова от Дома литераторов, жить хотелось все меньше и меньше. На душе было гадостно, хотелось немедля срезать где-нибудь бельевую веревку и удавиться на первом же суку. Но как назло ни веревок ни сучков на его пути не попадалось. Посему оставалось, тихо скуля себе под нос, плестись на Малаховку, где Серега обитал в общежитии лудильно-паяльного комбината "Припой", понятное дело, прозванное в народе "Пропоем".
Бубенцов корил себя за то, что пошел в Дом литераторов, что отдал на суд свою повесть, которая оказалась совершенно никчемной. Но еще больше он жалел потраченных денег.
"Вот ведь мерзавцы, - размышлял Серега, - водки заказать не постеснялись, знаючи уже, что повесть никудышная. По-свински это, совершенно по-свински. Так благородные люди не поступают. Хотя, что это я? Как смею судить людей творческих и уважаемых? Правы они, тысячу раз правы. Сунулся я с суконным рылом в калашный ряд, вот и схлопотал. Писателем себя возомнил! Да какой к черту из меня писатель, лудильщик я недоученный... Вот это они мне и объяснили популярно и увесисто"...
Серега резко остановился, пронзенный мыслью, как пробка штопором: "А ведь я заранее знал, что так оно и будет. Разве не это мне пытался втолковать тот мужичонка из ларька? А я не внял, не прислушался, в эйфории пребываючи. Но ведь откуда ему... Как же это?! " - вмиг испугом захолодило сердце.
Бубенцов опасливо огляделся по сторонам. Улица была светлая от столбовых фонарей, но в подворотнях томился мрак. Зябко поежившись, Серега зачем-то поднял воротник линялой "адидасовки" и прибавил шагу. Хотелось поскорее добраться до общаги под защиту "цепной" вахтерши тети Сони, которую остерегались не только общежитовские обитатели, но и всякого рода случайные, одноразового посещения граждане. И в этот самый момент перед Серегиным носом кто-то пересек улицу.
Пересекавший был маленького роста, с белой бородой, волочившейся по асфальту и большими светящимися глазами.
То, что был он не кошачьего роду-племени, Бубенцов сообразил сразу, но вот о столь мелких карликах слыхивать ему не доводилось. Нет, конечно знал Серега о волне нечисти, и пришельцев из иных миров, захлестнувшей Волопаевск, но сам пока ни с чем подобным не сталкивался. Пришлось испугаться и даже попятиться, но к этому времени старичок-с-ноготок исчез так же внезапно, как и появился.
- Это нервы, - попытался успокоить себя Серега. - После такой встряски мало ли что может примерещиться. Нет, положительно это нервы. Надо бы...
Но окончательно успокоить себя он не успел. Прямо под ногами что-то зашевелилось, железно лязгая - глухо и потусторонне. Бубенцов глянул вниз и обмер. Он стоял рядом с канализационным люком, крышка коего медленно сдвигалась с чугунных пазов, влекомая тощими зеленовато-бурыми пальцами, между которыми лохмотьями свисала кожа. Серега протер глаза и убедился, что это ему не мерещится. Действительно, кто-то пытался вылезти из-под земли. И не было бы в этом ничего страшного, (может, особенно старательный сантехник припозднился) кабы не сей, прям-таки мертвенный, цвет кожи. Серега попятился, при этом не отводя вытаращенных глаз от люка. А оттуда, из тьмы подземельной уже перли наружу руки також, зеленые да покрытые язвами нарывов, сочившихся черным гноем.
Серега готов был заорать во всю силушку своих легких, да что-то не получалось, что-то забило горло, вроде чопа - так что и вздохнуть было тяжко.
А потом из люка выглянула голова, лохматая и почему-то в чешуе, белой и блестящей - будто снега на голову насыпало. Впрочем, не это напугало Серегу до полного изнеможения, когда и рук не чувствуешь, и ноги сами собой подгибаются. Испугала его образина, пялившаяся на него мутными глазами-блюдцами. И не удивительно, образина была еще та... вся в бородавках, крючконосая, с усищами, как у сома, красными выкатными глазами, ушами, чем-то схожими с рыбьими плавниками и кривыми козьими рожками.
- Это Волопаевск? - открыв губастую пасть, пробулькала жуткая морда.
Серега, разумеется на вопрос не ответил. А впрочем, от него этого особливо и не ждали. Потому что образина тут же заговорила совершенно на другую тему, причем, по всей видимости, обращаясь сама к себе..
- Уф, - сказала она, выпуская из пасти зловонную струйку. - Едва не заморился. Это ж сколько дерьма там навалено. Жуть! Теперича век придется в болоте откисать да выветриваться. Кака ж русалка после этого со мной захочет... гм. Ну да ладно, все едино ничего не попишешь. Коль Триглав сказал - ослушаться не смей. В пиявку превратит - крякнуть не успеешь. Да... м... Так Волопаевск сие, али нет? Чего молчишь, рожа страхолюдная? Не видишь, к тебе обращаюся?
- Сгинь, - с трудом выдавил из себя Серега, наконец совладав с голосовым своим аппаратом.
- Ну вот, - обиделась образина. - Почитай, лет триста с людьми не встречался, а ничегошеньки не изменилось. Я ж не нечисть какая, чтобы меня да сим похабным словом крыть, я - обыкновенный водяной вида хомо-акватус, рода ухоплавниковых, семейства болотных.
- Изыди! - вспомнив древнее словечко, пролепетал Бубенцов, явно не прислушиваясь к тому, о чем булькало чудище.
- Во, гад! - изумился водяной. - С ним, можно сказать, по человечески беседу ведешь, а он, что ни слово, то матом кроет. Разозлил ты меня, братец, разозлил.