Возможно, "Шторм" именно такой корабль.
Он потерялся вчера возле Неупокоевых островов, имея на борту ценный научный материал, и если посчастливится eгo найти, то заказ гидробазы будет выполнен. А потом последует еще один заказ -произвести подъем затонувшего парохода. Поднять "Шторм", чудо деревянной архитектуры, - это благодарность министра флота. В каком море, на каком корабле можно достичь такого за один сезон? Даже "Агат", флагман экспедиционного отряда, лидер-спасатель международного класса, на такое не способен. Потому что не имеет таких водолазов, как "Кристалл". Только у них была глубоководная станция, единственная в Арктике. Кокорин не сомневался, что водолазы "Кристалла" разыщут "Шторм", если захотят. А чего им не захотеть? Теперь им вce карты в руки.
Однако это радостное настроение, по мере того как они приближались к Неупокоевым островам, начало меркнуть в душе старпома, и, глядя на черную воду, в которой человек находил свою смерть за пять минут, на громадных птиц Полыньи, сухих и быстрых, с клювом в треть туловища, паривших на струях темного воздуха, Кокорин, может, впервые в жизни почувствовал вceй своей массивной фигурой непрочность места, на котором стоял.
И мысли -его поплыли в другую сторону.
Все-таки гиблое это место, нехорошее... Наверное, в прилив острова заливает совсем. Или когда раскачает зыбь - за бурунами не увидишь. Наскочишь на островок, получишь течь, и все. Скорее всего, так и затонул "Шторм". Нет, только б прокантоваться до вечера, а там лечь на обратный курс и не оглядываться до самого Маресале.
Такие мысли задерживались ненадолго.
И снова что-то вздрагивало в нем, когда он смотрел на эти заповедные воды, которых достиг маленький "Кристалл". И что-то подкатывало к горлу, и слезы наворачивались на глаза. Хотелось сладкого забытья... Хотелось плыть на пьяном корабле в озарении луны. Мечтая о великой женщине и великой любви. Недаром в этом море возникают такие миражи, которых не увидишь нигде.
Кокорин вспомнил мираж, из-за которого все началось.
В тот день, когда пропал "Шторм", они, забредя по мелкому делу на окраину Полыньи, увидели, как он тонул. Не смутный призрак, размытый расстоянием, а будто "Шторм" находился рядом. Вполне настоящий, похожий на дом с желтыми ставнями. Даже мало сказать - дом. Целый особняк всплыл в небо - со шпилем из круглых мачт, с верандой из зеркальных стекол и совсем пустой. Только одна хозяйка стояла на пороге и смотрела на них с высоты своими золотыми глазами. И этот лунный пароход, возникший над черной пропастью Полыньи как олицетворение печали, почти целую минуту продержался в воздухе. А потом, опрокидываясь мачтами вниз, медленно погрузился в волны...
2
Рулевой Трощилов нехорошо изменился после разговора. Стал облокачиваться на штурвал, хотя был обязан стоять прямо. К тому же раз за разом терял курс, вынуждая "Кристалл" делать лишние метры. Кокорин, исподтишка наблюдавший за ним, уже был не рад, что зацепил. Не зная, как с ним быть, старпом отправил матроса с поручениями. Надо было перевести судовые часы, так как "Кристалл", идя на восток, успел пересечь несколько поясов времени. А еще предупредить водолазов, что скоро будут на месте. Снимая матроса с вахты на несколько минут, Кокорин был уверен, что тот по своей безответственности эадержится-надолго. На это старпом и рассчитывал: Трощилов успокоится и забудет про все, что он ему наговорил. В глубине души Кокорин слабо верил, что этого паренька можно чем-то испугать. В особенности туманными рассуждениями о природе.
И как будто не ошибался.
К природе, и к морю в частности, Трощилов питал глубокое безразличие. Причина была в том, что ему пришлось поплавать на больших пароходах, где всем заправляли осторожные, солидные люди. Другой капитан готов был обогнуть земной шар, чтоб сохранить лицший ящик груза в трюме. Поэтому море, бедное событиями, воспринималось нa таких пароходах лишь как расстояние и потраченное время. И в рейсе, как только Трощилов, отстояв вахту, спускался вниз, море переставало для него существовать, словно в его башке выключали телевизор. Оставалось только судно, где всегда было на что поглазеть и прикинуть что к чему. Не говоря уже о том, что на судне можно было шутя пересидеть всякие неприятности, из-за которых другие сворачивали шею на берегу. В море Трощилов мог бояться только людей. Боцмана, например, который заставлял его работать. Правда, к любому боцману привыкаешь в конце концов, как к плохому отцу. Можно даже привыкнуть, что тебя не любят, считают вроде урода в семье. Куда ж тебе идти, если ты такой? Тебя будут терпеть, с тобой будут возиться. Как бы там ни было, ты среди своих, в родном доме.
Но все это до тех пор, пока не попадешь в какой-то особый дом. Вернее, с другой вывеской. Крошечный, из-за волны не видно, а название имеет громкое: "Спасатель". А кого он спас? Целый месяц стояли и вот куда-то дошли... Однако сегодня Трощилов не только улавливал разницу между стоянкой и плаванием. Он задумывался о самом рейсе, пытаясь уяснить, к чему он приведет. Думал и о людях, которые спали в каютах: "Ну, а что они будут делать, когда проснутся? Ведь те, кто их послал, чего-то хотели от них! А им надо выкручиваться теперь..." Пугала заведомая бесполезность дела, в которое вовлекалось столько людей.
В салоне, переставляя стрелки больших круглых часов, он внезапно поразился тому, что до этого делал машинально. Часы показывали ночь, а он их ставил сразу на утро. Можно сказать, ставил механизм в дурацкое положение. Но суть была не в этом. Прибавляя время, он укорачивал свою вахту, которая тем не менее засчитывалась ему как полная. Следовало использовать момент.
Воровски закрыв за собой дверь, матрос вышел в коридор. Тут он увидел Дика, капитанского пса. Легавый, с умной мордой, с ушами тряпочкой, ожидал своего хозяина, который препирался на трапе с боцманом Кутузовым. Услышав голос боцмана, Трощилов собрался было юркнуть в угол. Но он имел законное основание находиться здесь и переборол себя.
Боцман Кутузов вел с капитаном Просековым разговор о покраске судна.
- Вы, Ефимыч, только кисточки обработаете солярчиком, - говорил Кутузов извиняющимся голосом. Низкий, с толстыми ногами, с толстым животом и толстым лицом, он не давал Просекову сойти вниз, где стоял Дик. - Матросов у меня всего три, а "Кристалл" судно все-таки. Придет "Агат", и Герман Николаевич будет мне выговаривать за грязь. А зачем мне за вас выговор получать? -говорил боцман, заранее обижаясь на возможную несправедливость.
- Разве тебе не стыдно, что я буду скрести ржавые котелки?
- А вы снимите форму, я вам давно робишку приготовил.
- Иди застрелись, - сказал Просеков свое обычное.
- Не пойду, - уперся Кутузов.
- Логично.
Почти каждое утро начиналось у них с этой перепалки. А дело было в том, что капитан Просеков был уже не капитан. Это недавно он капитанил на "Агате", на этом спасателе моря мирового класса. А оттуда его перевели на "Кристалл" простым матросом. За то, что не вышел на спасение. Говорят, был в нетрезвом виде. А не скажешь, что такой может потерять вид: настоящий морской волк, с зычным голосом, ростом под метр девяносто. К тому же работал в буксирном флоте, где любой человек мог перепить и осилить в драке целый пассажирский теплоход. Поэтому Просеков был склонен к рукоприкладству. Трощилов не видел, чтоб он кого-то ударил. Но когда его к чему-то принуждали, он так смотрел, что становилось страшно. В сущности, Просекову как капитану в морях равных не было. И конечно же такой большой в прошлом человек не хотел считать себя матросом, пользуясь тем, что Кокорин не считал себя капитаном. Кокорин, которого. Просеков унижал, перед ним благоговел. Но боцман Кутузов, несмотря на извиняющийся голос, стоял на своем.
- Вы, Ефимыч, кисточкой помаленьку: раз-два... -говорил он, вытрясая Просекова из внезапно охватывавшего того состояния задумчивости. - Увидите, и головка пройдет.