— Я и так езжу весь последний год, разве не ты меня посылаешь? Месяц жил в Кубанске, отлаживал наши автоматы на новом инструментальном заводе. Забыл? В Ленинграде сколько проторчал, когда испытывали нашу специальную фрезу? Может, не ты посылал меня? Ну, это еще туда-сюда. Это вроде мое дело. Но ты меня в Златоуст посылал? В Чернореченск? Зачем посылал? Чтобы я, как самый вульгарный толкач, привез тебе сталь?
— Почему — мне? Я ее пока что не ем… Ты привез сталь для завода, обеспечил всех работой, и план мы тогда-сделали…
— Слушай, Роман, нельзя быть таким бессовестным, хотя мы и друзья… Твою мораль я знаю: «Во имя завода все возможно», но я не разделяю ее.
Роман как-то обмяк за столом, осел в своем кресле. Проговорил устало:
— Ладно, иди. Только насчет совести подумай. Кто из нас бессовестный.
— Спасибо за совет!
Канунников вышел от директора таким расстроенным, каким донна Анна давно не видела его, да и, пожалуй, вовсе не видала. Но он, как всегда, улыбнулся ей, качнул головой, как бы говоря этим «до свидания». На душе все же было нехорошо, и он в этом признался донне Анне.
— А я уже заметила, Егор Иванович, — призналась она. — Что, командировка? За сталью?
— Вы угадали. Ну и что вы думаете?
— Что я думаю? — Донна Анна помолчала. — Сами знаете, безвыходное положение. Но гвозди забивать скрипкой? Роман, по всему видно, растерялся.
— Спасибо, донна Анна… за поддержку.
Канунников вышел из заводоуправления. И хотя он знал, что прав, другого решения он принять не мог, на душе все же было паршиво, как будто он в чем-то сподличал.
2
На ветру шумели тополя, они стояли вдоль корпусов, образуя зеленые границы заводского двора.
«Значит, Роман все-таки рассчитывал, что я соглашусь. Смотри-ка! И зачем? Интересы завода? К чему они не понудят? Если это только интересы завода… Ну, а что еще? Почему он старается отослать меня куда-нибудь подальше?
Егор постоял еще, глядя, как трепещут на ветру широкие листья тополей, старался что-то вспомнить, но мысль о том, для чего же все это делал Роман, отвлекала. «Ты, Егор, что-то плохо стал соображать, — остановил он сам себя. — Такое твое состояние может привести к растерянности. А растерянность, ты же знаешь, уничтожает человека».
Перед ним на ветру полоскались и полоскались тополя, снизу, до половины погруженные в тень и с ярко освещенными верхушками. Затененные листья шевелились едва-едва: то ли они еще были тяжелы от ночной влаги, то ли их не доставал ветер. Вверху же листья трепетали весело и оживленно, свет играл в них, переливался. Это текучее движение света манило, обещая что-то новое, радостное.
«Зайду к Варе, — решил он. — Собирались вместе обедать. Когда это удается?»
По узкой выщербленной лестнице опустился вниз, в подвал, где работала Варя. До войны тут, на винном заводе, говорят, стояли чаны с сиропами и, должно быть, пахло малиной, ежевикой, кориандровым корнем. Потом в толстенных цокольных стенах по другой надобности прорубили окна, похожие на бойницы, и подвал ОТК поэтому напоминал обороняющуюся крепость.
«Да уж им приходится обороняться, — додумал Егор, открывая дверь, на которой было написано «Посторонним вход воспрещен», — только не обороняться им надо, а наступать; с браком воюют, на одном месте топчутся, а подступаться к мировым стандартам — все это в долгий ящик?»
Варя сидела в кабине за большим стеклянным окном. Он знал: там поддерживается заданная температура; приборы, способные отметить крохотные величины, требуют нежного обращения, иначе не дождешься от них точности. Варя проверяла концевые меры, Егор видел их в раскрытой коробке, в каких обычно продают серебряные ложки. Стальные полированные пластинки разных размеров стояли в гнездах, обклеенных черным сукном. Варя в белом халате и белой шапочке походила на доктора, занятого микроскопом. Распрямилась, увидела мужа, улыбнулась ему, провела ладонями по глазам, как бы стирая улыбку, и, когда отняла ладони, улыбки в самом деле уже не было. Сказала:
— Глаза устают.
— Можно к тебе?
Она отбросила задвижку, открыла дверь. Егор вошел, сел рядом, заглянул в прибор. Он называл его «микроглаз». В основе его работы лежал принцип интерференции — разложения света. В поле зрения виднелась линия, она и определяла точность стальной плитки.
— Все правильно? — спросил он.
— Все правильно, — сказала Варя. — Точность до шести сотых микрона. Зачем тебя Роман просил остаться?